Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

Машины остановились вдалеке — на возвышенности, с наветренной стороны. Тяжелое зрелище предстало перед глазами приехавших: над юртами не вился живой дымок, открытыми дверьми играл ветер. Бродили две осиротевшие собаки. Кружилось и каркало воронье.

Лидия Сергеевна распорядилась выставить со всех сторон посты — кордоны и начать разбивку лагеря, указав места для медицинской палатки и для жилых палаток. Установила границу запретной зоны, через которую никто не имел права переступить. Медицинскую палатку — в нее перенесли оплетенные бутылки с сулемой, лизолом и карболовой кислотой, канистры с бензином. Лекарственные препараты и приборы поставили у самой границы.

Пока шли работы по устройству лагеря, Лидия Сергеевна со своим помощником Иваном Николаевичем, облачившись в специальные костюмы, двинулись к юртам. Они побывали сначала в одной, затем в другой юрте, потом долго бродили по степи, словно что-то искали. Они действительно искали и вскоре нашли труп старого Чултэма.

Лидия Сергеевна снова пошла в юрты, а Иван Николаевич вернулся в лагерь. Он отдал распоряжение санитарам готовиться к дезинфекционным работам на участке. Старый Чултэм оказался прав в своем диагнозе: в его семью пришла «черная смерть» — чума. И в несколько дней выкосила всех. От большой семьи не осталось никого.

Никого? Но, говорили, был еще мальчишка. Лидия Сергеевна пошла поискать, где же он? Если убежал в степь, если добрался до чьей-то юрты, то кто ни обласкает, ни накормит, ни приютит мальчонку станет жертвой и разносчиком черной смерти? Страшно, — если смерть пойдет гулять по степи.

Лидия Сергеевна зашла в одну юрту, затем в другую. Нет мальчишки. И вдруг услышала — или показалось ей? — не то сдавленный стон, не то вздох. Вернулась в юрту и увидела: плотно прижавшись к трупу молодого человека, мальчик крепко спал.

— Болен или не болен?

Разбудила мальчишку и, ухватив его за ручонку, поволокла из юрты. Испуганный ребенок упирался, кричал.

В лагере растерянность: «Мальчишка живой!» Растеряна какое-то время и Лидия Сергеевна. Она стоит у юрты и не знает, что дальше делать с этим орущим благим матом маленьким существом? Вести его в лагерь — значит совершить преступление перед товарищами, перед медициной. Живого оставить среди мертвых — значит совершить двойное преступление и перед своей совестью, и перед людьми.

«Мальчишку надо лечить, спасать надо!» — Лидия Сергеевна машет рукой: «Придите кто-нибудь». Иван Николаевич в ответ кивает головой: «Вас понял», — и отправляет к юрте одного из санитаров. Лидия Сергеевна поручает ему ребенка:

— Подержи его здесь, — а сама торопливо идет к лагерю.

— С мальчиком ухожу в изоляцию…

— Это — как? — не понимает Иван Николаевич.

— Вот там на мыске за ручьем, — обращается Лидия Сергеевна к Алтан-Цэцэг, — распорядись, пожалуйста, поставить юрту.

Алтан-Цэцэг привела отряд на Черную речку. Здесь их должен был встретить Ванчарай и сменить ее, но он почему-то не встретил. Пришлось остаться Алтан-Цэцэг. Она выслушала распоряжение Лидии Сергеевны и побежала к машине.

Теперь смысл происходящего дошел до Ивана Николаевича. Лицо его побледнело, на лбу выступила испарина.

— Лидия Сергеевна, что вы делаете? — сдавленным голосом спросил он.

Не удостоив Ивана Николаевича ответом, Лидия Сергеевна просит «начальника медицинской палатки» медицинскую сестру Санжид приготовить ампулы с противочумной сывороткой, с метиленовой синькой и дезинфекционные средства и все это уложить в санитарную сумку.

— Доктор Леднева, — закричал Иван Николаевич. — Шаг ваш, простите, считаю безрассудством. Мы не можем позволить…

— Не кричите, — остановила Лидия Сергеевна своего помощника, — и приступайте, пожалуйста, к работам. Вы остаетесь, Иван Николаевич, обязанности руководителя отряда

Лидию Сергеевну пытается еще остановить Алтан-Цэцэг, вернувшаяся на крик. Она напоминает. Лидии Сергеевне о том, что она мать двоих детей.

— Вот потому-то, милая Алтан, — тихо говорит Лидия Сергеевна, — я не могу оставить этого мальчика.

Вечер стоит тихий и настороженный. Кажется, переломи сухую былинку — в неподвижном воздухе паук разнесется далеко-далеко. По небу неторопливо кочуют облака, похожие на овчинки с ягнят. Молодой месяц узким серпом режет эти овчинки. Пахнет влагой и горьким дымом. Запах дыма едкий, раздражающий. Алтан-Цэцэг сидит у костра и думает. Ее мысли как дым — тоже едкие, раздражительные. «Ну, зачем она пошла?»

В соседней палатке тяжелым сном спят санитары. В палатке Алтан-Цэцэг мечется во сне медсестра Санжид. Всему отряду сегодня пришлось много поработать и много пережить. Вот и давят кошмары.

Алтан-Цэцэг всматривается в ту сторону, где стояли юрты семьи Чултэма. Там сейчас дотлевают жалкие остатки домашнего скарба, одежды, постелей. А перед вечером пылали три огромных костра. Сжигали вместе с юртами, облитыми бензином, все, что могло гореть. Огонь — верное средство для уничтожения даже чумных микробов.

На взгорье за ручьем мутным пятном белеет юрта, в которой находится Лидия Сергеевна с мальчиком. Оттуда нс слышно ни звука. Юрта кажется мертвой. Впрочем и сама степь, безмолвная и намаявшаяся, тоже кажется мертвой.

Алтан-Цэцэг хочется думать о том, что упорная воля удивительной русской женщины должна преодолеть, победить болезнь. Но тут же вспоминаются книги, прочитанные о чуме, и на сердце становится не просто тревожно, а жутко. Алтан-Цэцэг словно предчувствовала зимой, выпрашивая книги у Лидии Сергеевны, что с чумой ей придется встретиться. В недобрый час встреча состоялась… Из тех прочитанных книг в голову Алтан-Цэцэг какими то обрывками лезут сейчас описанные события, одно страшнее другого. Чума, как огромный косарь, в былые времена выкашивала начисто целые народы. Ужас охватывал города, страны и континенты. Спасения не было.

…Шестой век. Чума, названная Юстиниановой, прошлась по Египту, Сирии, Малой Азии и Европе и унесла около ста миллионов человеческих жизней. В течение, пятидесяти лет поигрывала косой, и никто ничего с ней не мог поделать.

…В четырнадцатом веке уже «черной смертью», она, начав свое мрачное шествие в глубинах азиатского материка, перебралась в Северную Африку, затем и Европу. Только одна Европа недосчиталась тогда двадцати четырех миллионов человек — одной четверти своего населения.

А потом на протяжении четырех столетий она ходила но городам и селам многих стран. Во время русско-турецкой войны в тысяча семьсот семидесятом-семьдесят первом годах она забрела в Москву и единым взмахом положила сорок тысяч человек. Никакая война не собирала такой обильной дани!

Находилось немало смельчаков, вступавших в борьбу с великим и жестоким «косарем». По одни гибли на самых дальних подступах, другие отступали. И совсем немногим удалось приблизиться, а потом и вышибить из рук косой ее большую, страшную косу. Это произошло уже в двадцатом столетии.