Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

— Где же Тэрбиш?

— Я вернул его назад. Мне показалось, что Тэрбиш болен: рот у него черный, губы запеклись, глаза непонятные.

— Ты правильно сделал, Дамдинсурэн.

Председатель распорядился пригласить в контору членов, правления и специалистов, хотя можно было обойтись без приглашения: встревоженные люди сами шли в контору.

Посоветовались с Жамбалом и решили о случившемся немедленно сообщить в аймачный партийный, комитет: пусть даже не окажется на Черной речке очага чумы — тарбаганьей болезни — обследование на чуму необходимо. Ну, а если окажется, то надо скорее принимать какие-то меры. Людям нужна срочная врачебная помощь.

Жамбал тут же поехал к пограничникам, чтобы по рации связаться с аймачным партийным комитетом. Своём связи с городом — ни телефонной, ни радио — поселок пока не имел.

Председатель Самбу начал совещание. Оно было деловым и коротким. Уже через четверть часа контора опустела. Все получили подробные указания, кто — подготовить палатки, кто — продовольствие (может быть, придется надолго выехать на Черную речку), кто — известить людей, которых, возможно, придется выставлять в сторожевые посты. Ванчараю было велено сейчас же отправиться в степь и предупредить всех чабанов, стоящих с отарами невдалеке от Черной речки, чтобы никто из них до приезда врачей не оказался на стоянке Чултэма. Не дай бог, если болезнь пойдет гулять по степи. Тогда ее ничем не остановишь.

Встревоженный поселок к вечеру притих. Но не успокоился. Просто застыл в ожидании чего-то страшного. Люди никогда не видели, как начинается тарбаганья болезнь, как ею болеют, но слышали — народная молва шла издревле, передаваясь от рода к роду, от поколения к поколению, — что это черная смерть, от которой никому нет спасения.

Ночью по круглым бокам юрт бил ветер и хлестал дождь. По небу неслись обрывки черных туч.

Утро, умытое дождем и пронизанное солнцем, никого не обрадовало. Люди, назначенные в сторожевые посты, молчаливые и настороженные, собирались у конторы.

В малый полдень [15] Малый полдень — около 10 часов утра. сюда подошла заляпанная дорожной грязью машина из города. Приехал отряд медицинских работников с противоэпидемический станции. Его возглавляла Лидия Сергеевна Леднева.

Председатель Самбу предложил отряду, ехавшему всю ночь под дождём, немного отдохнуть. Но Лидия Сергеевна запротестовала.

— Не в гости приехали, — сухо сказала она. — Только по стакану горячего чаю, если найдется.

— Найдется, эгче, — вмешалась в разговор Алтан-Цэцэг. Леднева оглянулась на знакомый голос.

A-а, это ты, Прыг-скок? Здравствуй, родная, — Лидия Сергеевна обняла Алтан-Цэцэг. — Жаль, что встреча наша состоялась в такой грустный час.

И стала спрашивать о Максимке. Узнав, что все хорошо, улыбнулась:

— Береги мужчину.

Алтан-Цэцэг, наблюдая за Лидией Сергеевной, видела сейчас совсем другого человека: в ней не было обычной мягкости.

Лидия Сергеевна подозвала мужчину в роговых очках и попросила его договориться с председателем о сторожевых постах, о питании людей на биваке, о палатках или юртах.

— У них все приготовлено, Лидия Сергеевна, — доложил мужчина в очках, — я проверим.

— Тогда пойдемте, Иван Николаевич, к моей подруге на чай.

В знак глубокого уважения к почетным гостям Алтан-Цэцэг открыла дверь и, низко поклонившись, попросила Лидию Сергеевну и Ивана Николаевича пройти в юрту.

— Не надо сейчас церемоний, Алтан, — сказала Лидия Сергеевна.

Чаепитие было молчаливым и спешным: через полчаса отряд и сторожевые посты должны были выехать.

Великое горе пришло в большую семью старого Чултэма. Вечером десятилетний сын Намжил пожаловался на головную боль и лег спать. Но сна не было. Всю ночь метался в жару. Настой белой травы не помогал. Утром Намжила не стало.

Маленький Намжил ничего не сказал, да и не мог сказать— что понимал десятилетний? — о причине своей болезни. А это обернулось великой бедой для всей семьи. Но беда, пожалуй, не миновала бы, даже знай родные, что за два дня до болезни Намжила угостили конфетами и он съел их. У конфеток были такие красивые обертки-фантики…

Через день после смерти Намжила захворала мать. Признаки болезни были те же, что и у сына: головная боль, высокая температура, кашель. Не поднялась мать. На вторые сутки она подозвала Чултэма, чтобы попрощаться.

— Ну, вот, — сказала шепотом, — сейчас раздвинутся стены юрты и я уйду из этой жизни…

Закрыв глаза, глубоко и протяжно вздохнула. Сильная дрожь пробежала по ее маленькому синему телу, и она затихла. А потом умер старший сын Дамба. Об этом отчаянным воплем из рядом стоящей юрты известила жена Дамбы — Долгор.

Только теперь понял старый Чултэм, что к ним в айл пришла та самая «черная смерть», о которой шла в народе молва. Значит, не помогут никакие настойки трав, никто не поможет, никто не спасет.

Чултэм позвал в юрту Тэрбиша — восемнадцатилетнего сына, последнего из троих сыновей, оставшихся пока в живых, велел ему седлать коня и скорее скакать к людям, чтобы предупредить их о беде, случившейся на Черной речке. Заботясь о людях, старый Чултэм наказал сыну: как бы худо ни было, но с коня не слезать, в юрты к людям не заходить, разговаривать издалека и так, «чтобы ветер в рот бил».

Когда Тэрбиш ускакал, Чултэм, превозмогая боль, — и его, старого, не обошла болезнь — скатал в рулончик кошму, которая служила ему постелью, заполнил большой медный чайник зеленым чаем, взял кусочек вяленого мяса и несколько черствых творожных лепешек и побрел в степь — умирать. Туда его позвала сама косая, приходившая в юрту, когда старый после нескольких бессонных ночей забылся в коротком сне.

Тэрбиш выполнил волю отца: через Дамдинсурэна он передал людям страшное известие. Возвращаясь на Черную речку, Тэрбиш совсем занемог. Последние километры он ехал, уронив голову на шею коня, и никак не мог понять, почему солнце, небо и степь стали одного цвета— черного.

У отцовской юрты Тэрбиш тяжело сполз с коня. Окликнул старика, но тот не отозвался. «Наверное, ушел овец пасти». Добрел до юрты старшего брать, открыл дверь и, чтобы не упасть, руками ухватился за дверные косяки. Долгор, жена брата, лежала на войлочной постели, а малютка-дочь теребила ее мертвую грудь…

С лежанки стрельнули испуганные, как у пойманного зверька, глазенки четырехлетнего Очирбата — сына Дамбы и Долгор.

— Вот ты где… А я ищу тебя целый день, — сказал Тэрбиш и не то закашлялся, не то захохотал…

Отряд приехал на Черную речку после полудня. Впрочем, никакой речки тут не было. Было лишь старое давным-давно высохшее русло, по которому в дождливую погоду, во время ливней, бежал веселый ручеек. Однако название за местностью закрепилось — Черная речка. Ручеек тек и сегодня: дождливая ночь напоила землю влагой.