Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

…Начинался буран. А в буран, известно, у всего табуна — одна безумная голова. Самбу услышал исступленное ржание коней. Звери ли табун напугали, буран ли погнал их — неизвестно. Только все это плотно сбитое лошадиное скопище сейчас мчалось на крутояр речки.

На миг представилось жуткое зрелище: лошади валятся с высокого обрыва, ломая себе шеи, ноги, позвоночники, и глыбами мяса застывают на речном льду…

Самбу вскочил в седло и ринулся наперерез табуну. Успел врезаться в голову, в самую гущу… Кричал, хлестал длинной плетью по разъяренным мордам. Кони вставали на дыбы, сцеплялись друг с другом и поворачивали от обрыва.

Самбу все-таки столкнули вместе с лошадью. Но он, поднявшись, продолжал кричать и хлестать плетью напирающих коней. Табун был спасен. У табунщика оказалось рассеченным надбровье и сломана нижняя челюсть.

К Найдану Самбу заезжал часто: любуясь скакунами, он отдыхал душой. Старый табунщик понимал это, и принимал председателя всегда с радостью. Но на этот раз он встретил его опечаленным. Не ожидая обычного вопроса: «Ну, как твои скакуны, Найдан?», не ожидая, когда председатель спрыгнет с седла и разомнет затекшие ноги, Найдан сказал:

— Неладно с табуном, председатель.

— Что случилось, Найдан? — встревожился Самбу. — Упитанность терять начали? Этого никак нельзя допустить, ведь скоро передача…

— Заболели два скакуна.

— Где они?

— Во дворе.

Самбу спрыгнул с седла, бросил повод в руки Майдана, торопливо пошел за юрту, к конному двору.

У изгороди, понуро свесив голову, стоял Лебедь — белый красивый жеребец, подаренный Дамдинсурэном. Диковатый обычно Лебедь не поднял сейчас даже головы, когда подошел незнакомый человек. Он только вздрогнул. Второй скакун, Орлик, лежал недалеко от изгороди. Оба сипло и часто дышали и надсадно кашляли.

— К сену не притрагиваются третий день, — сказал подошедший Найдан. — Траву на пастбище тоже не едят.

— Ванчарай был?

— Позавчера приезжал. Сказал: «Обыкновенная простуда. Пройдет». Какой-то порошок развел в воде и велел выпаивать по поллитра два раза в день. Но пользы пока никакой нет.

Не стал Самбу заходить в юрту к табунщику: испортилось настроение. Мрачный и злой поскакал в поселок. Сразу же вызвал в контору Ванчарая. И хотя вечер только начался, Ванчарай пришел заспанный. О Лебеде и Орлике он сказал то же, что и табунщику: «У скакунов обыкновенная простуда».

— Откуда она? — спросил Самбу.

— Странный вопрос — откуда? Ветры холодные…

— Ветры? Но монгольские лошади никогда не знали помещений, они всегда на ветру…

— И всегда простывали.

— Ну, а если все-таки не простуда? Если что-то другое, более серьезное? — жестко спросил председатель.

Ванчарай пожал плечами.

— Другого ничего не может быть. Все признаки…

— Признаки очень нехорошие, — перебил Самбу. — Температура, кашель, потеря аппетита, гнойное истечение из носа. Заметил?

— Если не верите мне, — обиделся Ванчарай, — то вызывайте ветврача из сельхозуправления.

— Норов свой ты мне, Ванчарай, не показывай, — грубовато и строго сказал Самбу. — Но если что случится…

— Угрожаете?

В узких глазах Ванчарая блеснули злые и холодные искры. Они не остались незамеченными Самбу.

— Пока — нет. Просто напоминаю, какой это табун и какая ответственность за него лежит на нас. Понимаешь ли это ты?

— Понимаю.

— Тогда немедленно поезжай туда и принимай все меры. И никуда не отлучайся.

…Весь следующий день для Самбу прошел в необъяснимо тревожном ожидании чего-то недоброго. Хотел даже съездить к Найдану, посмотреть, что там делает Ванчарай, — не удалось. Пришлось заниматься с заготовителями, приехавшими из аймачного центра, съездить на ферму, осмотреть свежие пастбища, вечером подписывать бухгалтерские бумаги. Поездку к Найдану отложил на утро.

Но ночью, перед рассветом, Самбу разбудил Найдан, прискакавший из степи.

— Беда, председатель! Лебедь и Орлик пали…

— Ванчарай — там? — сдерживая гнев, спросил Самбу.

— Нет Ванчарая.

— И не было?

— После того, как ты был, никто не приезжал.

Самбу яростно выругался и стал быстро одеваться.

— Еще три скакуна заболели…

Лицо Самбу окаменело.

— Худая болезнь пришла, председатель.

— Худые болезни сами не приходят, их привозят или приносят, — глухо сказал Самбу и стремительно вышел из юрты. За ним вышел Найдан.

— Что делать, председатель?

Самбу не ответил. Он пошел к конторе. Следом за ним направился Найдан. Но Самбу остановился и, круто обернувшись, спросил:

— В последние две недели, кроме Ванчарая, у тебя кто бывал?

Найдан подумал, вспоминая.

— Один раз парторг Жамбал приезжал, один раз бухгалтер Гомбо, два раза — ты, председатель. Четыре раза — Ванчарай. Все!

— Вот что, — Самбу помолчал, видимо, размышляя, что дальше делать, и сказал Найдану. — поезжай на стоянку и жди меня. Понял? Осмотри табун внимательно. Всех подозрительных скакунов отдели.

— Сделаю, председатель, — ответил Майдан и побежал к председательской юрте, где на привязи стояла его лошадь. А Самбу быстро зашагал в контору.

В конторе председатель застал уборщицу Дугоржап. Отправил ее искать Ванчарая. Только Дугоржап ушла, как за окном, у коновязи, послышалось фырканье лошадей и чьи-то голоса.

«Кто бы это мог в такую рань приехать? — подумал Самбу, вглядываясь в мерзлое окно, через которое ничего не было видно. — И с чем: с добром или худом?»

Вошли старшая доярка Цогзолма и телятница Дэнсма. По их лицам, растерянным и удрученным, Самбу понял, что явились они с худом. Тоскливо засосало под ложечкой, заныла фронтовая рана на плече: «Беда в одиночку не ходит. Одна за собой приводит другую».

— Ночью три коровы умерли, — почему-то шепотом произнесла Цогзолма. Она подошла к председательскому столу и положила на него шерстяные вязаные варежки и маленькую блестящую иглу.

Самбу в недоумении поднял глаза на Цогзолму, но та закрыла лицо руками и попятилась. Из-за спины старшей доярки выступила Дэнсма и быстро-быстро заговорила:

— Я видела, то есть, я ничего не видела… Ночью я просто вышла из юрты…

— Подожди, не торопись, — остановил Дэнсму председатель, — зачем вышла из юрты?

— Надо было, — смутилась Дэнсма.

— Не об этом я спрашиваю, — поморщился Самбу.

— И я не об этом..

— Рассказывай…

— Вышла я, стало быть, ночью. Лает собака и рвется к коровнику. Сторожа где-то нет. Спит, думаю. А собака лает. Испугалась: «Волки крадутся…» Схватила камень и давай колотить по железяке, что висит около юрты, отпугивать, стало быть, зверя. Потом слышу — конские копыта застучали и какая-то тень мелькнула в темноте. Кто был — не узнала. Затревожилась — подняла всех. Пошли в коровник. Коровы лежат, ноги им судорогой стягивает, а глаза у них тоскливые-тоскливые… Мы в слезы! Потом Цогзолма. пришла в себя да как закричит: «Несите молоко, отпаивать будем…».