Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

— А так… Летом, если бы стали докапываться, откуда в семью Чултэма пришла черная смерть, дорожка к тебе бы привела… Ведь ты тогда «гостинец» увез в степь.

— Какой гостинец?

— А конфетки в красивых обертках, неужели не помнишь?

Холодная испарина покрыла лоб Ванчарая. Он вспомнил, как согласился увезти на далекую стоянку Чултэма, на Черную речку, «гостинец» ребятам от Гомбо. «Только ты сам не ешь», — трижды напомнил тогда Гомбо.

— А если бы съел? — спросил теперь Ванчарай.

— Сделал бы непоправимую глупость, — усмехнулся Гомбо, — достиг бы вечного блаженства: А тебе оно пока ни к чему…

Теперь Ванчарай уже не мог сдерживать своей ярости.

— Ты… ты за сколько продался самураям?

Гомбо ощерился и хотел встать — он сидел на кровати. Но в это мгновение Ванчарай без размаха, тычком, сунул кулак в зубы Гомбо. Что-то хрястнуло, Гомбо перевернулся на спину.

Первая мысль Ванчарая была: сейчас же, не медля, пойти к Самбу и Жамбалу и рассказать им все. Потом скакать к пограничникам.

Но получилось все по-иному…

Ванчарай опоясался надел шапку и пошел к дверн. Только наклонился, чтобы выйти, тут же и обмяк, словно мешок, — по затылку его молотком ударил Гомбо.

Ну, а дальше события развивались так. Выждав некоторое время, Гомбо взвалил безжизненное тело Ванчарая на коня и увез его на Черную речку, там сбросил, рассчитывая, что волки и шакалы сегодня же ночью оставят от Ванчарая одно лишь воспоминание. Помочь Ванчараю никто не мог, как и найти его. Черную речку после гибели семьи Чултэма все объезжали далеко стороной.

Не думал Гомбо, что Ванчарай очнется…

Зимние ночи длинные. К рассвету бухгалтер, завершив свою операцию, вернулся в поселок. Утром, как ни в чем не бывало, явился в контору.

— Эк тебя разукрасило! — воскликнул председатель Самбу, увидев бухгалтера с распухшими губами и носом.

— Зубы болят. К тому же вечером, поскользнувшись, упал, — сказал Гомбо и попросил отпустить его к стоматологу.

Гомбо действительно хотел уехать на неделю-другую в город после выполнения намеченной на следующую ночь «операции на ферме» и там отсидеться, пока шум пройдет. С «оброненными» варежками и иглой от шприца совсем хорошо получилось. Но пришлось решение изменить в самую последнюю минуту. Ему показалось, что девчонка, что стучала в железяку, поднимая тревогу, выкрикнула его имя. И он махнул за рубеж… На Ванчараевом коне. «Пусть ищут Ванчарая… Он спокоен. Мертвые не кусаются и не предают. А он, «бухгалтер» Гомбо, подумает, что дальше делать».

Не в добрый час приехала Алтан-Цэцэг к своим друзьям. Свидание оказалось грустным. Но в жизни людям не всегда светит ясное солнце. Иногда свет его бывает черным.

Судьбе было угодно распорядиться так, чтобы пути Алтан-Цэцэг и Ванчарая снова пересеклись. Когда-то ее, обожженную, сопровождал Ванчарай. Теперь Алтаи-Цэцэг сопровождала обмороженного Ванчарая.

Дорога с Халхин-Гола тянулась бесконечной траурной лентой. Прикладывая руку ко лбу Ванчарая, лежащего в глубоком беспамятстве, Алтан-Цэцэг роняла слезы. Она понимала, что жизнь постепенно уходит из крепкого тела ее однокурсника, но была бессильна, как были бессильны отец и шофёр что-либо сделать, чем-либо помочь Ванчараю. За весь многочасовой путь он ни разу не приходил в сознание.

Ванчарай-старший — предатель… Когда, при каких-обстоятельствах он стал агентом иностранной разведки? Что его заставило изменить своему народу? Вот вопросы, с которыми Лодой обращался прежде всего к себе. Растревоженная совесть старого бойца и партийного руководителя требовала ответа.

На сторону рабочего класса, на сторону марксизма-ленинизма нередко переходят передовые люди из привилегированных, имущих классов и до конца дней своих верно служат народу.

В бурном тысяча девятьсот двадцать первом году, когда высоко поднялись волны народной революции, в Центральный Комитет партии поступило письмо. «Прошу уничтожить мой княжеский титул и дать возможность служить народному государству». Так написал министр Автономной Монголии В. Цэрэндорж. Он отказался от дворянского звания. Отказался во имя революции и социализма, горячо приветствуя народную власть. В. Цэрэндоржу был выдан партийный билет за номером один.

Поздней осенью того же года Цэрэндоржу выпало счастье сопровождать Сухе-Батора в столицу Советской Республики — Москву, присутствовать при подписании договора с Советской Россией, которым закладывались основы братской дружбы между двумя народами — монгольским и советским. В день подписания договора — пятого ноября тысяча девятьсот двадцать первого года— монгольский князь-революционер, князь-коммунист с партийным билетом номер один видел Ленина и беседовал с ним по вопросам развития Монгольской народной революции и о роли Народно-революционной партии в революции.

Лодой не раз встречался с министром народного правительства Цэрэндоржем и всякий раз поражался его душевной теплоте, его знанию народных нужд, его умению разрешать казалось бы самые трудные и сложные вопросы.

…Всего лишь один раз встретил, но на всю жизнь Лодой запомнил другого человека — с темным продолговатым лицом и живыми смелыми глазами, черноусого, рослого и крепкого, одетого в желтое ламское дэли, и с маузером за поясом — Хас-Батора. Высокопоставленный лама, настоятель крупного монастыря, Хас-Батор стал полководцем и легендарным героем народной революции. За революцию, за ее светлые идеалы в тысяча девятьсот двадцать первом он отдал жизнь.

Но Лодой знал и другое: бурные потоки, которые рождаются во время гроз и ливней, несут немало всякого хлама. Хлам этот оседает на дно или прибивается к берегам.

Когда он впервые встретил Ванчарая, что он о нем знал? Совсем немногое: что тот рос в монастыре, потом учился в Тибете, что ламой был недолго. Отказавшись от сана священнослужителя «во имя революции», Ванчарай вступил в партию. В началу тридцатых годов, работая председателем сомонного Совета, был ярым сторонником создания коммун. Он «загонял» аратов в коммуны, считая, что народ — это те же овечки, которых можно гнать, куда хочешь.

На третьем Пленуме ЦК МНРП в тысяча девятьсот тридцать втором году массовое создание коммун и колхозов было признано преждевременным, не отвечающим историческому этапу развития республики. Коммуны и колхозы представляли собой слабо организованные хозяйства, не способные ни материально, ни морально, ни организационно заинтересовать своих членов в коллективном труде.

Людей типа Ванчарая назвали тогда левыми перегибщиками, их действия квалифицировали как антисоциалистические, дискредитирующие великие идеи добровольного кооперирования, наносящие большой вред важному делу.