Лев Черепанов - Горбатые мили

Сколько раз они перепроверяли рыболовную снасть, перетряхивали ее, растягивали, чтобы сосчитать кухтыли — полые металлические шары!

— Не поддаются тебе придонные товарищи! — поздравляюще сказал Зубакин Плюхину. Заглянул в глаза неудачника, не заботясь скрыть от тех, кто его окружил, как это здорово преуспевать во всем. Поделовел раньше, чем Ершилов кончил угоднически расхваливать окуней:

— Глазастые?.. — смешался, покраснев оттого, что будто сказал больше, чем полагалось. — Мы надвигались на них с тралом — они следующим макаром… — качнул ладонью, как рыбьим хвостом.

— Сторонятся, — специально для Зубакина развеселился Зельцеров.

Нет, Зубакин хотел, чтобы все без исключения разделили с ним его огромную радость: «Моя Нонна! Моя!»

— На юте! — попробовал, достаточно ли у него командирский голос. Зачем-то наступил на ваер. Так же, без какой-либо цели, попинал доску пустого «кармана». «Вам нужна победа? То есть чтобы трал распирало от окуней? Так за мной дело не станет».

Раззадоренный, рвущийся к удаче Зубакин обращался к главе палубных рабочих-добытчиков без посредников, напрямую.

Поначалу тралмейстер терпел, только жевал свой прокуренный ус — не лез к Зубакину. Потом швырнул к скрученному канату вынутый из хранилища такелажных ценностей кусок отрезанной дели и отчеканил по-военному, так со службы ни перед кем не усердствовал:

— Я!

— Молодец! — сказал капитан и покачал головой, то есть посмеялся над ним. — Какое дно?

— Все в кораллах. От них, как от ножей… — Приподнял полотно изрезанного трала.

— На сколько марок выпускаешь скрученные проволочки?

Тралмейстер тут же подсчитал.

— Хм-мм, — пощипал бровь капитан, недоверчиво скосил глаза на предштормовой выпирающий океан. — А какая глубина? — спросил и, не дожидаясь, когда хозяин четырехсменной ют-компании припомнит и ответит, направился к надстройке, наискось к железному трапу, наперед зная, что цепкости в нем не меньше, чем у кальмара, ни за что не прикоснется к поручням, чтоб не испачкать нитяные перчатки. Они у него были всегда белые, чему в экипаже придавалось особое значение.

— Триста, — услышал, когда над ним с коротким гудом выгнулась первая ступенька. Переспросил без необходимости:

— Триста? А-аа!

Или круглые величины вызывали в нем недоверие? «Нонна, — растянул ее имя. — На сколько же ты младше меня? Триста и семнадцать?.. Неглубоко. То есть да», — все перепутал…

Каков в деле Зубакин, знало все побережье Дальнего Востока. Когда на одной и той же банке сходились траулеры, он хапал рыбу, а все только мочили тралы, позорились: пристраивались к нему, заходили в кильватер.

— Выпустить ваера на…

«Неужто из-за них упустили окуней?» — поплелся за Зубакиным старший помощник Плюхин, утешая себя тем, что в списке судовых ролей занимал место за цифрой «два» и, следовательно, с него спрос только во вторую очередь.

— Не носитесь вы, как только что подрезанные, — подкинул Зубакин добытчикам.

Им это понравилось: «Такой же ты! Твой крик — к рыбе, давно подмечено».

Капитан сгустком вихря влетел в ходовую рубку. При виде его рулевой распрямился перед курсовым компасом, вперил взгляд в простор за носом траулера, что стлался вроде бы уже не так; с приходом Зубакина напоминал щедрую скатерть-самобранку. Сам Зубакин этого конечно же не заметил. Вообще, он придавал значение только конкретным вещам, ощущаемым… «Хороша Нонна. Вся из округлостей — упитанная нерпа. Глупо упустить…» Скособочился над торчащей вверх трубой глубинного локатора, в основании которой, на отблескивающем, как океан, экране, билась, никуда не убегая, зеленоватая змейка. Окуней — зеленоватых же, как змейка, всплесков над погруженным в мрак недоступным дном с пурпурными хищными зазубринами и глубокими черными обрывами не было.

Металлически щелкнул переключатель — площадь обзора уменьшилась. Как будто золотой рыбкой вольно и невидимо плыла Нонна в перенасыщенной синью глубине, готовая с дуру или еще почему вильнуть не туда, к другому.

Зубакин скомандовал.

Старший механик Ершилов бросился к машинной шахте; на руках, по поручням, не задев ногами ступенек трапа, как исполнительный юнга, скатился вниз, подменил у главного дизеля своего помощника. Зельцеров еще быстрей — вприпрыжку понесся осмотреть фабрику: все ли безупречно настроили мастера к приему улова? Старший электромеханик Бавин, самый начитанный в экипаже и дерзкий, любил показывать многие степени своей независимости. А тоже не усидел у второго штурмана Лето, подстраховал вахтенного у главного распорядительного щита: вокруг него сбились в кружок практиканты. Впрочем, все постарались обеспечить в работе вверенных служб надлежащую ладность, чтобы в конечном результате сделать фактом обмозгованный Зубакиным маневр.

Кто бы взялся доказывать, где кончался «Тафуин» и начинался Зубакин? Разве не входили частью в того же Зубакина все, кто держал рычаги и штурвалы. Стоило ему только подумать что-то сделать, тотчас же то, чему полагалось, приходило в движение «от» и «до», без малейших опозданий. Этот исключительно отлаженный организм — капитан, экипаж, траулер — существовал как единое целое, имел нападающе мыслящий мозг-распорядитель и точных исполнителей команд.

А вот Назар не нашел, чем ему заняться. Совершенствовать руководство не требовалось, создавать условия для проявления инициативы снизу — тоже… Он перебросился с Плюхиным двумя-тремя словами у третьего бота. Удостоверился, что в рыбцехе не произойдет никаких заминок и сбоев. Черкнул себе в блокнот, кто заслужил общественное признание и за что. Позвонил Диме, чтобы подготовил технику для записи устной газеты, и просунулся в ходовую рубку, точно так же, как в свое время на рацию, — боком.

Капитан отпрянул от гидролокатора, снова вернулся к нему, поискал верньер контрастности, повернул его и прошмыгнул к стойке управления шагом гребного винта. Ему думалось о Нонне так же легко и приятно, как само собой отыскивались в ней новые, ранее не учтенные достоинства. Тут же извинил ее за страсть к живописи. «Пройдет она», — усмехнулся, представив, как Нонна сосредоточится на семье. Рывками послал рычаги вперед, по ходу траулера. «Не просто у меня… — вгляделся в северную оконечность Онекотана. — Грубые чувства — одно. Нонна, оказывается, ниспослана мне. Это главное. Я везучий».

С пылом способного дать победу Зубакин перенесся в приближающееся будущее и пригрозил окуням:

— Вы там расплодились, вымахали за восемь-девять лет, а «Тафуин» зацапает всех вас за каких-то двадцать — тридцать минут.

Когда он, подвижный, более, чем обычно, оживленный, утвердился у стойки локатора, третий радист, озираясь, вложил в руки Назару сложенную вчетверо радиограмму: