Лев Черепанов - Горбатые мили

— С берега…

— Читайте, — сухо сказал Назар.

— Капитану… Копия первому помощнику… Предлагаем прислать объяснительную об отходе, а также о списании Малютина. Подписи заместителя начальника управления и секретаря парткома.

Затем первый помощник получил еще одну радиограмму, частную. С «Тафуина». «Мама, почему молчит Ольга? Навести ее, радируй».

«Ольга — невеста Зубакина…»

— А что?.. — прикинулся простаком Назар. — Зачем мне это?

Капитан-победодатель яро, с такой силой вцепился в эбонитовую, отполированную рукоять на стойке управления шагом гребного винта, как будто в самом деле сжимал вместе с ним, держал в своем крепком кулаке весь траулер, а заодно с ним все думы и мечты, неустойчивые эмоции не всегда в открытую любимого им «полосатого населения».

Справа по курсу, напротив вулкана, что поменьше, беспрестанно взмывала пестрая, охваченная стайным экстазом чаячья пурга. Зубакин по поведению ластоногих определял взятые окунями преимущественные направления. Во всем: в траулере и в том, что с ним соприкасалось, — витал он как могущественный, уверенный в себе дух.

— Эге, — услышал Назар в капитанском голосе мстительную предудовлетворенность. — Львы туда повернули. Возьмем поправочку. Рулевой!..

Последовала лаконичная, всего в три слова, корректировка курса.

— …градусов! — Только последнее слово Зубакина удержалось в сознании Назара, очень недовольного собой. «Кто я? Возьмем… отвлеченно. Какой-то специалист… Он с головой окунается в свое, в облюбованное. Поэтому действительно чего-то добивается, работая в строгих пределах, не разбрасываясь. Такой знает много о немногом. А как быть мне? Устроит ли знать понемногу о многом? В чем отличие многогранности от расхожего дилетантства?»

— Постой, — оттеснил его от машинного телеграфа капитан и повел бронзовую ручку со стрелкой вправо до сектора «Малый ход».

Назару становилось невыносимо. «Наш конек ясно что, опыт. А вместе с тем ничего… не продвигаться от освоенного дальше? В таких обстоятельствах оказывается чрезвычайно значительным, найдется ли достаточно самого заурядного мужества — качества уже не интеллекта, а души?»

Осведомленность первого помощника особого рода. Назару казалось, что знал, как станут развиваться события. Затем к вроде бы вполне обоснованной уверенности в том, что нет никаких омрачающих факторов, примешалась не то растерянность, не то еще что-то посложнее, повергающее в грусть. На его передовом траулере всех волновало главным образом повседневное: чего сколько вырабатывается. Славилась производительность. Никто не помышлял, какой труд? Одухотворенный ли? Считали: вмещались ли в контрольные отрезки времени тонны. А существовали или нет производственные отношения — не интересовались. Тем более тем, какими они были, не имеющие вещных показателей, учитывающиеся опосредственно, опять же по производительности.

Как же могли совершенствоваться производственные отношения? Только объективно? Потому-то все относящееся к сфере производства было одно, а кодекс чести, благородство, чуткость — как на другом географическом полюсе.

Испытывая жесточайший приступ саморазоблачения, Назар закрыл за собой двери ходовой рубки, миновал первый бот, второй.

По-домашнему уютная Нонна, единственная виновница перемены с капитаном, примостилась с мольбертом рядом с трапом на промысловый мостик. Краски и кисти лежали на ящике из-под консервов.

— Есть… — зафиксировала захватывающий момент…

На слип, на избитую наплавами-кухтылями и не везде блестящую дорожку взгромоздился в чем-то непохожий на себя трал, слишком тупорылый, раздутый. Ему как будто вздумалось посмотреть, на что тратили себя добытчики. Где-то глубоко в нем гукнули все враз, мертвые и живые, до неузнаваемости перекореженные окуни, цвиркнули протяжно, изнутри вдавленные в белые ячеи, выбросили фонтанчики крови и, не опоздав ни на секунду, салютуя им, из-под промыслового мостика вверх, к Зубакину, полетели раскрученные шляпы-зюйдвестки.

— Живем, ребя! — исступленно закричал рулевой с бородой викинга.

— Ура-а! — сграбастал Клюза, заприплясывал старший электромеханик Бавин.

Серега на что молчун, а тоже затормошил Игнатича, силясь что-то доказать.

Все бросились вниз, к промысловой палубе.

Назар смотрел на ют, на пришпиленную к мольберту картонку, на то, как Нонна выбегала на край палубы, чтобы лучше все запомнить.

Назар незаметно для себя очутился рядом с капитаном в модерновых «корочках», опоясанных впитанной морской солью чуть выше подошв, как ватерлинией. У Назара же ботинки отливали блеском. Упустил Скурихин сказать ему, что на тралфлоте считалось шиком не чистить обувь, ничем не прикасаться к ней — не только щеткой или бархоткой.

Для поднятого, от зева и до кутца набитого окунями трала не хватило палубы. Добытчики, кораллово-красные от возни с тросами-перехватами и грузовыми лебедками, все молодец к молодцу, стояли вдоль него безмолвными изваяниями. Дышали они или нет — кто это знал?

Когда Нонна, не глядя, кончиком кисти поискала краску одинакового цвета с натруженной капроновой веревкой, к ним прыгнул не одетый как следует, продрогший Зельцеров:

— А-ла-ла! — Он, донельзя закрученный в штормовой работе, как все промысловики, потребовал учесть какую-то производственную тонкость. Заглянул узнать: кто на шканце? Не кэп?

Доверху налитый бурлевой силой, гордый и чуть недовольный, что еще что-то надо делать, Зубакин-вседержитель сошел с промыслового мостика, чуть задергался возле Нонны. В знак того, что увидел себя нарисованного, похмыкал: «Ничего получается, ничего. Малюй!..» Приложил ладонь к ее щеке, чтобы повернуть к себе. Подождал, когда она улыбнется…

В ходовой рубке он прилип к переговорной рации, насупился, шепотом повторяя расчеты, как заклинания, и океан сверкал ему вроде не так враждебно. Сказал, что головастики в красных перьях, или, по-другому, окупи, нигде от него не скроются, ни в каких ущельях, скоро начнут свои пляски перед лихими рубщиками голов под раскручивающийся звон и визг циркульных пил.

— Кончать пора! Достаточно! — взмолился запаленный Зельцеров после третьего или пятого захода. — У нас на фабрике уже все завалено, ногой ступить некуда. На палубе тоже. Онекотан справа и слева — на неделю хватит, наверно. — Сразу еще сказал, что Серега назвал Зубакина за расторопность на промысле: «скоро-рыбак».

Капитан ценил Зельцерова за быстрый ум, но никогда не относился к нему почтительно. Ничего не объясняя, становясь все непреклонней, что угадывалось в том, как наклонился Зубакин, он выпроводил помощника по производству из ходовой рубки предупредительно-вежливо, под руку, прошелся по ней, как обожал, резко выбрасывая носки вперед, и вскоре старший помощник Илюхин получил от него, что причиталось за промахи: