Лев Черепанов - Горбатые мили

— Набирай окуней про запас. Затем — смотри как! Раз их… На первый счет вспарывай живот, на второй — выскребай из него… Не так! Экономь движения. («А к первому помощнику сейчас мне нельзя, потому что ему пока некогда. Потом подойду. Лучше б без свидетелей».)

Венка экипировался, как все. Натянул белые нитяные перчатки, поверх них — желтые, резиновые. Клеенчатые нарукавники поддернул по самые локти, такие же желтые и тоже резиновые. Подтянул повыше, под подбородок, непромокаемый прорезиненный фартук. Учел, как расположены квадратные, забрызганные кровью дыры: в какую опускать чистых окуней, нельзя ж спутать. Носок ножа-треугольника повел от себя, с нажимом возвратил его обратно по кривой и, едва прижатый к окуневым ребрам, лихо послал вбок.

— Эх, что проку в лени? Кто прозвал ее матушка? За что? — с восторгом пришедшего порезвиться воскликнул Назар. — Проживем сиротами!.. — Выхватил рыбину, как с раскаленной жаровни. — Я тебя сейчас!.. — Занес над ней нож: — Ииэ! — Со следующей расправился еще быстрее. А в общем, будто отбивался от них. Посмотрел на морозилку — на ней громадная цифра. Что она означала? Он занял не лучшую позицию, за Бичом-Два, и, заметив, что Венка едва шевелится, перешел к нему, сказал про норму: — Полагается две с половиной секунды на штуку. Помнишь?

Венке было хоть провались. Задержал взгляд на своем ноже, признался:

— Руки будто крюки. А отчего — не пойму.

Назар тут тоже освоился, как в штурманской с Плюхиным.

— Не так надо!.. — остановил Венку. Показал свой прием вспарывать бока окуневых брюшек. — Не бери слишком высоко. Вообще, сила — дура. Режь (наблюдай за мной!) с продергом. Здесь, по-над плавником. Внутренности сю-да!..

Дима тоже не хлопал ушами, схватил суть Назаровой науки, сказал:

— Правда. Век живи — век учись.

— Ты, что ли, старый? — буркнул Зельцеров.

Назару недоставало только самой малости обрести то расположение духа, когда все оказывается само собой и кстати: ты не лишний, в тебе, в твоих настоящих и будущих успехах все заинтересованы. С готовностью поддержать посмотрел на Венку — потерянного сына Кузьмы Никодимыча, приверженца той доблестной старинушки, когда ходили под парусами на край света, во льды, и не кичились, что покоряют природу. Окуни бежали на него разрозненные и в кучках, соскальзывали куда полагалось, округло-выпуклые, кумачовые, в радужных, переменчивых искрах на белых срезах, очень сочные, источали запах мглистой бездны, как будто бы тяжкий и холодный…

Кузьма Никодимыч не пропустил того мига, когда освоился его парень. Не сразу — успел упреть. Наловчился, набрал скорость. Уже не он, а еще один обожатель ушедшего в небытие крылатого флота, Клюз, отставал от темпа подвахты Игнатича из-за того, что случайно поймал наизлейшую колючку. Надо бы не дать ей обломиться. Нет же, вгорячах замахал рукой. Ах как ломило у него теперь кость большого пальца, чуть не до плеча! Где там обхватывать окуней — только прижимал их подле себя, а они норовили вырваться, выскользнуть, стрельнуть вниз, к ногам. Нет, больше так невозможно. Разогнулся, чтобы узнать, какой выход с фабрики ближе.

Ему попался на глаза лысый Игнатич.

— Я не без понятия, сознаю, что с тобой, — тотчас же сказал он Клюзу. — Иди к врачу, подлечись. А как же? — Тоже, как Назар, на морозилке увидел цифру: 798.

Морщась, Клюз втягивал через зубы воздух, корчился, как от мороза, и не уходил. Подобрал себе самого большого окуня.

Игнатич настроился поработать за себя и Клюза. Вздохнул поглубже. Вскоре печали, какие лежали у него на душе, слетели прочь, в том числе давнишние, со времен первых натисков Зубакина на Назара. Председатель судкома отводил душу — преодолевал сопротивление окуневых бочков под блескучим лезвием. То и дело до слуха Бича-Раз доносилось отчетливое, полное: хрусть! Хрусть! Этот отрывистый звук витал над всеми, отмеривал такт напряжения мышц и для Бича-Два, и для кока, и для боцмана… Всех захватила и словно приподняла сверхурочная песня-работа, начатая, как обычно, Назаром.

— Не мучайся, Клюз! Уйдешь в амбулаторию — тебя никто не осудит.

— Пожалей себя! — сказал Ершилов.

— Попридержи свой язык!

Клюз, вообще-то, ничего не таил против Ершилова. Ответил ему не очень вежливо? Так надо ж было как-то скрыть, что в добром отношении к себе увидел собственное значение.

Игнатич запротестовал. Клюз схватил окуня, поднес к нему нож.

«Не так получилось у моего друга. Не очень ловко», — пожалел Назар. Пошел на хитрость. Подозвал к себе товарищей Клюза:

— Вы можете покурить втроем. Только с уговором. Сначала… — махнул рукой в сторону Клюза, — проводите его в амбулаторию.

Оба Бича раскусили первого помощника. Как будто застеснялись, что к ним так не шло. Клюз мог вполне обойтись без амбулатории — как можно было в этом сомневаться? Подвахта без них никак бы не обошлась. То есть их коллектив.

Они и раньше знали наиприятнейшую близость к труду. Только споткнулись на больших деньгах. Гнала их после по жизни злосчастная страстишка заработать, подработать, приработать — вытряхнула из них человечий дух.

Вроде не без повода Бичу-Раз вспомнилась их поездка из Находки в Сибирь. Только один эпизод. Зимой при сорока градусах тянули высоковольтку от Мамаканской ГЭС к золотым приискам…

А Бичу-Два пришло на память, как Бич-Раз вызволял из горящего вагончика электрификаторов Восточно-Сибирской железной дороги балетку с документами Клюза.

Все вместе они, трое, как только забыли о собственных интересах, почувствовали себя опять людьми.

— Глаза-то у твоего окуня отчего такие? На лоб вылезли?.. — врасплох застал Клюза кок.

— От разности давления, — бухнул Лето, будто по заказу созданный исполнять параграфы.

— О-ох! — посмотрел на него Дима, как на недоумка. — Фантазии у тебя, гляжу… Совсем нету…

Кок не отличался игрой ума и все же острил:

— Это же после Назара Глебовича. Он про что говорит, известно. Про план. Выполнить, перекрыть!..

Игнатич украдкой посмотрел на Клюза. Прищурился. «У меня язык не поворачивается Клюза назвать Клюзом. Не могу! Не в том дело, что на него навешали черт-те что. Главное, каким Клюз стал. Есть! Каждый его друг — тоже… Чем отличается Бич-Два от тех, кто работает так, как будто больше не придется. С жадностью. Постой, погоди! Клюз — это, если не ошибаюсь, Варламов? Варламов Спиридон? Точно! А Бич-Два — Никанов.. Не то Валерий, не то Валериан? Бич-Раз — Бичнев, с его фамилии перекрестили их всех. Бичнев Милентий».

— Спиридон? А, Спиридон? Ты что?

Более чем на полгода разлученный с сушей любитель совсем иной жизни, без встрясок, Варламов Спиридон выпотрошил одного окуня и выбрал себе наиболее бойкого. Про то, что он Спиридон, а не Клюз, давно забыл. У него, когда услышал обращение к себе, ничего не выявилось на лице. Назар присмотрелся к нему, уже полный сочувствия: «Не сердись шибко-то! Тебе возвращается твое собственное имя. Ты его заслужил».