Лев Черепанов - Горбатые мили

Самому ему, первому помощнику, понадобилось поправить лезвие ножа, схватил наждачный брусок и сказал:

— Спиридон Дормидонтович! Тебя никак не докличется Игнатич. Сотвори добро — отзовись!

Клюз взял в щепоть морщинистую часть своей резиновой перчатки, придирчиво осмотрел напалки, один, порванный, сдвинул вбок:

— Что надо? — ни на кого не глядя, виновато и гневно произнес он. На миг, не больше, перестал вспарывать брюшки. А потом почистил стол под руками, соскреб с него рыбий желудок с пузырем и кучку чешуи.

«Фамилия — наше прошлое. Говорит: откуда мы, чьи. По ней можно узнать, с кем встретился, — думал Игнатич. — Хотя наш океан тоже прозван Тихим. А таков ли? Чаще великий. Особенно осенью, зимой. На нем так дает! Полное же имя — что честь. А она не для всех. То, что отчество — честь, вне всякого».

— Что здесь такое?.. Что превыше всего? Не конечный результат, хотя без него, ясное дело, так накостыляют, что ай да ну, — рассуждал лобастый Бавин.

Никанов набросился на трех окуней сразу, подтащил их к себе, открылся:

— Я, как собака, все понимаю, а выразить не нахожу слов.

— Сам процесс! Как в неразделенной любви ухаживанья, тревоги перед свиданиями, безумные надежды.

Спиридон подгреб к себе огромную кучу окуней. Тотчас Назар улыбнулся ему, как сообщнику: «На этом-то ты, Зубакин, и теряешь. Рывмя рвешь вверх производительность труда. Конечно, она самое главное для победы нового общественного строя. Однако у тебя никаких дум о людях: что с ними в то же время происходит? Ведь нельзя иначе, экипажу полагается быть коллективом, а не суммой с коллективным эгоизмом. Нам необходима слитность. Существует же она у предприятий, кооперативная. Среди них одни нуждаются в других. Надо, чтобы люди точно так же объединились. Есть хозрасчет? Так он же только с утра до пяти. Подъем человеческих чувств никто не планирует, как ту же производительность. Чтобы выросла. Вроде бы о чем печалиться, все само собой произойдет, обеспечим изобилие — сами сделаемся чище, выше душой. Будущими.

Ладно, пусть. Только скоро ли? А может, такое разделение труда наиболее разумно? Как у нас?.. Зубакин железно вцепился в производительность, я — в производственные отношения. Мы с ним специализировались, наши достижения впереди?»

Машины-головорезки взвизгивали на рыбной фабрике, на ее задах, остервенело и алчно. А Назар шкерил вовсю. Под тележками перед морозильной камерой затараторили рельсы, звеняще загремели оброненные кем-то порожние противни, ухнули картонные ящики, перепоясав собой ванну для оттаивания брикетов, — он только покрепче сжал нож, точно так же — безголового, трепещущего окуня.

Позади него, за приемным шнеком утилизационного цеха, откуда словно кричала бавинская цифра 804, маячил Серега, пометил себе в блокнотик, от чьей подвахты шли слишком полные брикеты, то есть перевесы, и не стало его. Может, упал?

«Что в ней, в этой цифре? 804» — пожал плечами Бичнев и вызвал мастера:

— Эй!..

Венка расправил грудь. Для него, захваченного стремлением только успеть бы за Игнатичем, точно как для наконец-то признанных людьми Варламова, Бичнева и Никанова, существенней всего стала сноровистая скорость; они все ей служили честно, не оставляя силы на другой раз. Широкие отточенные ножи-треугольники у них сверкали очень часто, послушные по-своему красивым, размеренным, четким колебаниям рук. Делали все сами, и не как-нибудь, а без брака, требовалось только чуть придерживать их или кое-когда подправлять.

«Нет, все-таки славно уставать вместе со всеми! — подумал Бичнев. — Что выдал мой кореш?.. «Сердце бьется о берег скалистый…»

Варламов Спиридон как бы появился на свет сразу взрослым. Навис над разделкой, насмешливо подслеживая за своими руками. Гаркнул не столько для других, сколько для себя, ничуть не беспокоясь, одернет его кто-нибудь или нет:

— Вира, славяне!

Его раскатистое «…рра!», несущее что-то всем нужное, а также замкнутое в себе, схожее с неудовлетворенностью расшевеленной силы, взвихрило исторгнутое Венкой, Никановым, Бичневым:

— Рыбу! Вира рыбу! Вир-рра!

Вся фабрика гудела:

— …ааа!

Прочно вошло в обиход на «Тафуине» это слово. Не за то ли, что оно вобрало завидный энтузиазм первых пятилеток?

«Только отчего на транспортере промежутки между окунями все шире?» — задело Игнатича.

— Полундра! — возрожденный Никанов тоже жил в общем трудовом рывке. Обратил нож к лотку с промысловой палубы, сказал о головорезах: — Их сколько?.. Мало! Не успевают наготовить окуневых тушек.

Для взмокшего от пота Варламова Спиридона Дима подтолкнул два оселка. Нет, не в очередь — чтобы остановить его, иначе ж никак не перевел бы дыхание:

— Предлагаю тебе, какой выберешь.

Варламов Спиридон, прежде чем точить свой обкорнанный нож, взял в зубы липкий от окуневой слизи напалок, сорвал резиновую перчатку, с ней — нитяную, зубами же нащупал костяную колючку, только что влезшую ему уже не в палец, а в низ дважды наколотой ладони. А как уважал себя за то, что был не прежним, не только составной частью зубакинских производительных сил!

Наделенный всякими способностями, франтоватый и заносчивый Венка воткнул свой нож-коротышку в стол, а затем ушмыгнул за лоток с надвигающимися окунями, не сомневаясь, что на него все обалдело уставились, поскольку у циркульных пил высшая степень опасности, особенно в шторм. Не угодить под их зубья — это надо суметь. Океан обязательно подтолкнет когда не надо.

«Только бы остановился шалопут, не пошел туда… — тревожился Никанов. — Что он? Лучше всех? Превосходит?»

Окликнул Венку:

— Милорд!

В Венкину руку вцепился Дима:

— Хочешь там повысить производительность? — употребил шкерочный нож как указку.

Венка чуть улыбался. Отряхнул Диму.

С приходом на «Тафуин» Кузьмы Никодимыча все стали думать правильно: с Венкой надо только по-хорошему. Больше жалеть. Как раз это раньше никому в голову не приходило? Пожалуйста, отправился на смену головореза. С каким намерением? Чтобы всех привести в восторг и вызвать зависть: «Смотрите, я будто такой же, как вы. А вот еще на что способен».

Прямой черный транспортер двигался ничуть не тише, окуни же пошли сплошняком. Это вызвало у Назара что-то вроде спазм в сердце: «Кромсает, выхваляется там. А нам каково?»

Кузьму Никодимыча страшило то же, что Назара. Венка сразу же поплатился бы за свою малейшую ошибку. Хватило бы качнуться чуть больше.

Игнатич, боцман, Бичнев — все отправились на другой борт, чтобы вернуть самонадеянного рефрижераторного машиниста обратно. Заодно они потягивались, брались за поясницы.

Кузьме Никодимычу давно хотелось распрямиться. Чувствовал, что затылок, а также весь хребет как не его. Таким, согнутым, повернул туда же, к Венке. Как еще мог поступить?