Юрий Бородкин - Кологривский волок

Утром, только подогнал машину к правлению, счетоводка поторопила:

— Карпухин, к Ивану Ивановичу!

Вошел. Охапкин, облокотившись на стол, мял пальцами лоб, наверное, болела голова, потом встал, принялся давить хромовиками половицы: может быть, что-то прикидывал последней меркой, может быть, просто мучил паузой. Наконец, коротко и безоговорочно изрек:

— Клади ключи на стол. — Упрямо закусил наборный мундштук, подождал, когда ключи звякнули по настольному стеклу, и, спустив их в глубокий карман галифе, добавил: — Нам с тобой тесно ездить в одной кабине.

Сергей ни слова не ответил, возражать или оправдываться было бесполезно, да он и предвидел такой исход. Очутившись на улице, походил возле машины, потрогал ее теплый капот: казалось странным, что он больше не сядет за ее руль, а сделает это кто-то другой, может быть, более сговорчивый. Вот и еще одна запятая получилась в жизни.

Весело здоровались прохожие, еще не зная, что он разжалован; прогремел молочными бидонами тракторный прицеп; на столбе около почты очнулся радиодинамик, похожий на большую кастрюлю. У всех были спешные дела, только он чувствовал себя лишним в селе, и эта отстраненность угнетала. Не знал, куда девать себя.

Шел мимо МТС, и там уже гудел прерывисто движок электросварки, синяя ее искра мигала в глубине дверного проема бывшей церкви, а через двор знакомые трактористы подавали на деревянных катках новый токарный станок. В поле за селом махал мотовилом самоходный комбайн, после него оставались золотистые копны соломы, и завидно было смотреть на его могучую работу. Сейчас бы поставить машину под бункер, зерно принимать, по оказался безработным, точно в колхозе полно людей. Стыдно домой показываться, на душе муторно. Куда теперь податься? Самое бы подходящее по примеру Кольки Сизова двинуть на целину. Только и разговору сейчас о ней и в газетах, и по радио. Сергей своими глазами видел не раз, как проходили на восток поезда с целинниками, оглашая станцию задорными песнями, словно эвакуацию объявили из здешних мест и вся молодежь решила перекочевать за Урал, на новые земли, и словно бы каждому вместе с комсомольской путевкой заранее был выдай талон на счастье. Далеко ходить не надо: Люську Ступневу МТС командировала на уборочную в Казахстан, сама напросилась, мол, женихов там избыток. И ему, Сергею, впору бы бросить все, коли на своей земле не пригодился, да семью не оставишь.

Теща все-таки не вынесла сор из избы и Татьяне ничего не сказала, правда, в ее отношении к Сергею еще заметен был некоторый холодок, и в иные дни ему хотелось пойти с работы прямо к родителям. Издали заметил отца, таскавшего лук в огороде. В это лето все реже доносится стук из кузницы, все чаще отец занимается Домашними делами, возится с Павлушкой. Хоть и не было желания никому попадаться на глаза, пришлось подойти к нему. Сначала отнес полные корзины на елань повети, и отец не сразу догадался о случившемся, спросил:

— Ты чего больно скоро возвернулся или заехал по пути куда?

— Отъездил.

— Как?

— Я ж тебе говорил, поругался с Охапкиным. Сейчас машину сдал.

Лицо отца посмурнело, вытянулось. Сел на опрокинутое старое ведро, положив ходулю поперек борозды, озадаченно поморгал.

— Одно к одному идет: мне в кузнице работы нет, у тебя машину отобрали. — В словах этих слышался упрек Сергею, дескать, не умеешь с людьми ладить. — Против ветра, дорогой мой, не плюют. Нечего было связываться с этим боровом, — обозвал Охапкина.

— И все-таки у него не пройдет этот номер с лесом, — убежденно сказал Сергей.

— Дался тебе лес. Тьфу! Поди, не твоя ответственность.

— Ну извини, я здесь живу, значит, меня прежде всего касается. Хорошо, что ли, окорнают деревню со всех сторон? Слышь, трелевщики хоркают: новоселковские продвигаются со своими бензопилами.

— Тут леспромхоз, дело государственное, не нам кумекать, — не согласился отец. — О другом разговор веди — куда прибиваться? Что-то гоняет тебя, так осенний лист ветром?

Недоволен сыном, считает записным неудачником и переживает за него. Сергей давно почувствовал это. Насчет Леньки, например, с самого начала полная ясность: заканчивает военное училище на всем казенном обеспечении, станет офицером. Учится и учится, бьет к одной цели, никуда не соступит с прямой и верной дороги, а у него, Сергея, какая-то бескомпасная судьба. Самому надоело мотаться из стороны в сторону, это холостяку, вроде Кольки Сизова, позволительна перелетная жизнь. Гнетет чувство вины перед всеми, вечером предстоит объяснение с матерью, женой, тещей; начнутся охи-ахи, подсказки, советы, хоть из дому беги.

Отец молчал, задумавшись над своим вопросом, Сергей не мешал ему. В воздухе горчило оборванным луковым пером. Выло еще тепло, но солнце на исходе лета заметно поистратилось: три дня не могло высушить отаву, скошенную по опушкам. Готовились к отлету сбившиеся в стаи скворцы, уже начали проступать в лесу ржавые пятна осинников, по всему горизонту залегла сквозная дымка, и взгляд невольно тянулся в те успокаивающие дали, где, казалось, кончались все человеческие невзгоды, как будто на земле могли быть такие обетованные места, где бы человек не страдал. Голос отца вернул Сергея к огороду, к луковой грядке, истыканной ходулей:

— Хочешь не хочешь, а, пожалуй, придется вторительно к ним проситься, — показал пальцем в сторону Новоселок.

— Были бы руки, работа найдется, — сказал Сергей и, давая понять, что разговор этот тяготит его, стал таскать лук.

Вдвоем скоро пошабашили грядку. Снова оставшись не у дел, Сергей ощутил себя лишним в родной деревне. У Назаровой риги тарахтела молотилка, доносило громкие голоса баб, старавшихся перекричать машинный гул, казалось, там очень дружно и весело, только его, здорового мужика, будто бы обокрали, отлучив от страдных забот. Заметил под горой у реки неподвижную фигуру Егора Коршунова, удившего рыбу, хотел подойти к нему, но передумал: не годится уподобляться инвалиду, которому всей-то радости отпущено — посидеть у текучей воды, поотвлечься, ослабить душу игрой поплавка. Целыми днями, как приговоренный, пропадает на реке, не хнычет, а видно, что дотлевает человек. Некоторых угнетает тишь какой-нибудь кроткой лесной речки, им подавай Волгу или море, на худой конец — озеро; иным же, наоборот, по душе почти безымянные водоемы, словно бы созданные для уединенного вдумчивого созерцания. Егор нашел последнюю отраду возле родимой Песомы.

Куда же деться? Куда пойти? Вот ведь как устроено: пока работаешь, думаешь, хоть бы денек отдохнуть, а как дадут отставку — обида, чувствуешь себя неприкаянно, будто уценили тебя по сравнению с другими, чувствуешь, что обошли тебя в самом главном, и отдых, выпавший по такому случаю, превращается в наказание.