Юрий Бородкин - Кологривский волок

— Добрую печку сложил Михей — парок вьется над картошкой, как только с огня.

— Уголья до сей поры мигают.

— Где это рукав-то Шурка отодрал наполовину?

— На горе у аптеки войну затеяли. Что творилось у них там! Как турнут которого с горы, так и кувыркается донизу. Говорю, тебе не только рукав, и руку тут выдернут. Вишь, все пальто мокрехонько, идол, а не парень, все на нем горит.

Сейчас она не сердилась всерьез на сына. Конечно, сгоряча отругала его, может быть, наподдавала — мать имеет право. Ивану трудней: ни разу не прикрикнул на Шурку, не тронул пальцем, боясь отпугнуть установившееся между ними доверие, и без того казавшееся ненадежным, потому что Шурка знал, что настоящий его отец находился в Шумилине у дедушки, и до сих пор упрямо называл Ивана дядей Ваней: так и останется, никогда они не будут по-настоящему близки друг другу.

К счастью, есть еще Андрюшка, этот свой, родная кровь, к нему у Ивана особое чувство привязанности. Вот зашел за переборку, мельком взглянул на раскрасневшегося, будто в жару, Шурку и перевел взгляд на Андрюшку, и тотчас отозвалась в нем какая-то самая нежная струна, лицо прояснилось улыбкой. Андрюшка спинал в ноги одеяло, запрокинув голову, прижался щекой к плечу старшего брата, рот приоткрылся, верхняя губенка смешно вздернулась. Здоровый бутуз растет, весной четыре года исполнится.

— Храпят наши казаки, хоть унеси куда хочешь, не пробудятся, — ласково молвила Настя, поправляя одеяло. Ей-то они одинаково любы, одной руки пальцы.

И все-таки сразу видно, что один — Коршунов, другой — Назаров. Фамилии тоже будут носить разные. Раньше Иван замечал в Шурке коршуновский чуточку приплюнустый нос, пухлые губы, теперь природа дала знать еще в одном: начали русеть волосы. А ведь маленький-то был, как одуванчик, многим казалось, на мать больше смахивал.

Настя ушла с лампой на кухню, Иван лег, поджидая, когда она закончит свои дела. Какое блаженство добраться до постели в такую вьюжную ночь! За стеной, натыкаясь на избы, мечется ветер, хлещет в стекла порошей, улюлюкает в свою осипшую дудку, а в избе дремно.

Свет на кухне погас. Смутно белея в темноте сорочкой, Настя приблизилась к постели, осторожно легла на руку Ивана.

— Непогодь-то какая! Наверно, не пошлют вас на станцию?

— Сильно заметет, так не поедем.

— Сегодня в магазине скандал был на все село: Евстолья Куликова начала, бабы и взвинтились.

— Чего?

— Из-за песку. Эмтээсовским Степановна отпустила в первую очередь, а с колхозников давай спрашивать паевые взносы в членскую книжку: десять рублей — сам песок, да пятерка дополнительная, выходит килограмм-то в полуторную цену. Евстолья швырнула ей эту книжку за прилавок, так и не забрала обратно. В самом деле, для одних — один порядок, для других — другой. Откуда у вдовых баб лишние деньги?

— На Степановну чего кричать? Она не отменит положения.

— Чай, не война теперь.

Иван повернулся лицом к Насте, разглядывая ее, будто впервые, и удивляясь, как она близка и доступна. На его ласку она отзывалась сдержанно, как бы смиряя себя. Уже два года с лишним они прожили вместе, а все как бы не привыкли друг к другу, кажется, что-то угрожает их наладившемуся благополучию. То лето, когда неожиданно явился из плена Егор, а Настя ушла к своей тетке в Потрусово, вспоминалось, как тяжкий сон. Иван считал, что навсегда потерял ее, совсем не ведая, что природой предопределена новая, более крепкая связь между ними. Неужели они жили когда-то в этой же избе? Да, это было не сном, а явью, только изба, оставленная Катериной, стояла в Шумилине пустая, неустроенная, и жизнь их была стыдливой перед людьми и друг перед другом. Поперемывали им косточки в деревне…

Настя проснулась, как только завозился Андрюшка, подержала его около ведра и долго не могла сомкнуть глаз, прислушиваясь к тревожащему вою ветра. Она рассказала Ивану про ругань в магазине, а главное утаила: с Егором там встретилась, у входа столкнулись лицом к лицу, хоть не разойтись. Настя оробела под пытливым взглядом его черных глаз, будто он уличил ее принародно в чем-то позорном, замешкалась в дверях. Егор даже головой не кивнул, разминулись со стыдливой поспешностью. Перед тем как скрыться за углом склада, она оглянулась: Егор жадно, укоряюще-пристально смотрел на нее вполоборота через плечо. Больше Настя не смела оборачиваться, но до самого дому шла и чувствовала на себе этот взгляд, как будто Егор шагал следом. Она так испугалась, что заперла за собой дверь, и весь день не могла успокоиться, виделось побритое, с болезненной подсинью, как мартовский снег, лицо Егора. Давно, с первого дня, как он вернулся из плена, она знала, что грех ее останется непрощенным, что примирение их совсем невозможно.

Один бог знает, какой пыткой оказалась для Насти зима, прожитая у тетки. Были дни отчаяния, когда даже слабая надежда не брезжила перед ней. Если бы не дети, может быть, давно бы отмаяла короткий век. Все-таки не человек находит счастье, а счастье человека. Другие-то бабы не дождались мужей да так и живут по-вдовьи, а она метнулась в сторону с общей дороги и заблудилась, запуталась, скомкала свою жизнь; всего бы месяц и подождать-то возвращения Егора, почему же сердце-вещун ничего не подсказало ей в тот момент?

Ушла из Шумилина, почувствовав себя совсем отринутой, даже возненавидела Ивана, будто не сама, а лишь он был виноват во всем, но, когда родился Андрюшка и на другой день прибежал за двенадцать верст Иван, она не могла отказать ему в отцовских правах, приняла его появление как знак судьбы, которой надо покориться. В тот день Настя избавилась от многих сомнений, решила со всей определенностью: хватит кроить да перекраивать, надо прибиваться к одному берегу.

В селе народу много, поэтому люди не присматриваются друг к другу так, как в деревне. Квартировали у Куприянихи, строили дом — жизнь постепенно начала наполняться своим прежним смыслом. Никто им не мешал, но нет-нет да подкатывала тревога, словно какое недоброе око подглядывало со стороны, покушаясь на их шаткое счастье. Егор все же рядом, с ним, хоть и редко, приходится встречаться, как сегодня у магазина. Почему он не женится до сих пор? Чего выжидает? Попробуй, разгадай, что держит на уме: чужая душа — потемки. Хотелось жить просто, безоглядно, да ведь судьба — не лошадь в оглоблях, вожжами не поправишь. Настя заглядывала далеко вперед и видела своих сыновей взрослыми. Что-то будет с ними? Сейчас спят чуть ли не в обнимку, а потом, может быть, посторонятся друг друга? Спите, пока спокойно спится. Шурик знает своего настоящего отца, он еще не разобрался до конца во всем, заметна сковывающая неловкость в его отношении к Ивану. Может быть, и ее, мать, когда-то осудит?