Юрий Васильев - «Карьера» Русанова. Суть дела

Вечером он позвонил Липягину. Телефон молчал.

— Странно, — сказал Гусев дочери. — Одиннадцать часов, не гуляет же он в такое время.

— Наверное, у него опять телефон не работает, — предположила Оля. — Линия временная, иногда барахлит.

— Я тебя очень прошу, зайди к нему завтра, передай записку.

— Хорошо, — кивнула Оля. — Я все равно собиралась ему журналы отнести.

На другой день, когда Гусев вернулся с работы, она сказала:

— Все в порядке, Иван Алексеевич согласен.

— Спасибо, Оленька. Он мне звонил, телефон ему уже починили. Закончим испытания, и все. Поедем с тобой в путешествие, я хоть развеюсь.

— Никуда ехать не надо, папка. Отменяется. Путаница вышла. Все в порядке, не беспокойся.

— Вот и славно. А то, честно говоря, дел по горло… Как у тебя с кино? — вдруг вспомнил он. — Что-то ты давно ничего не рассказываешь.

— Нечего рассказывать. Никакого кино больше нет. Я отказалась.

Оля выглядела усталой, бледной, говорила нехотя.

— Ты здорова?

— Я здорова… Просто я прочитала сценарий и отказалась. Это кино для дураков. И про дураков. И до конца досмотреть его только дураки смогут. Ты «Чучело» видел?

— Какое чучело? — удивился Гусев.

— Папка ты папка, — вздохнула Оля. — Серый ты у меня… Скажи, почему в сказках все так хорошо кончается?..

Ксения Борисовна пекла пироги.

— Дождалась дорогих гостей, — сказала она Пряхину. — Вы уж вечерком зайдите, хочу познакомить вас с дочерью и внучкой.

— Непременно. Тем более что моя шляпа, как я понимаю, может спокойно висеть в шкафу.

— О да! На этот раз совершенно спокойно…

Они улыбнулись друг другу как два человека, связанных маленькой, но все же тайной. Тайна эта была смешной и грустной. Ксения Борисовна не выносила одиночества, была общительной и вместе с тем панически боялась людей, хоть как-то посягавших на ее покой, и потому приезд родственников или знакомых, возымевших намерение у нее погостить, оборачивался для нее катастрофой. «Я хочу дожить спокойно, — говорила она, — и мне мешают люди, которые не так накладывают варенье в блюдечко, пусть они это делают у себя дома…»

Город лежал на перепутье, и потому в каждой семье держали раскладушки: гости наведывались часто. До пенсии Ксения Борисовна работала на руднике, и бывшие сослуживцы, выбравшись в город, первое время бесцеремонно стучались в ее двери. Они приезжали, как провинциалы в столицу, им надо было обегать все магазины, все зрелища, они были громкоголосы и жизнерадостны, а у Ксении Борисовны были две маленькие комнатки… Она страдала. Она не могла отказать, и тогда, движимая отчаянием, придумала простой и, как оказалось, гениальный выход. Смущенно улыбаясь гостям, она говорила, что рада их видеть, но, к сожалению… — тут она обращала взор на висевшую рядом с ее шляпкой большую мужскую шляпу, — к сожалению, она вышла замуж. Гости поздравляли Ксению Борисовну, пили чай, неумело накладывая варенье в блюдечко, но ночевать не просились — как можно? Шляпа, которую она одалживала у Пряхина, долгое время почти не возвращалась к хозяину, потом гостей заметно поубавилось, а в этом году Пряхин так ни разу и не достал ее из шкафа: сам он шляп не носил, это был подарок Черепанова.

Впервые узнав о предназначении своего головного убора, Пряхин расхохотался, потом слегка посмеивался, потом привык и как-то, в очередной раз вручая ей шляпу, сказал: «Вы бы меня самого время от времени демонстрировали. Это, знаете, куда убедительней. Или я уже не гожусь?» — «Вы, дорогой мой, последний из могикан, и у меня не хватит духа использовать вас в качестве пугала».

— Так я вас жду, — снова напомнила Ксения Борисовна. — И всех ваших домочадцев. Обязательно!

Вечером на ярко освещенной веранде был накрыт стол. Дочь хозяйки, немыслимо загоревшая дама лет сорока, отрекомендовавшаяся Леной, рассказывала, как их качало над морем и как они три раза заходили на посадку; внучка Вера, шестнадцатилетняя девица застенчивой внешности, с любопытством разглядывала патефон: было заранее оговорено, что после ужина все будут слушать старинные русские романсы.

Говорили о школьной реформе.

— Я учительница в третьем поколении, — сообщила Лена. — Мама и бабушка у меня педагоги, а я все равно утверждаю, что педагогики не существует. Есть талантливые педагоги, они тянут, они — как артисты или художники, а науки такой нет и быть не может, потому что каждое поколение огрызается на старое, и каждый раз новые-конфликты, все педагогические догмы приходится пересматривать, я даже не знаю, что тут можно придумать.

— А вы бы с малого начали, — воспользовался паузой Пряхин. — С того, что перестали бы выпускать недоучек. Двоечник — иди, пардон, туалеты чистить.

— Павел Петрович, не будьте ребенком, — деликатно остановила его Ксения Борисовна. — Вы же знаете: у нас всеобщее обязательное…

— К сожалению! — не выдержал Черепанов. — Контролер ОТК, который пропускает брак, — это бывший двоечник, уверенный, что учитель обязан натянуть ему тройку. И бракодел тоже знает, что нагорит в первую очередь не ему, а учителю, в данном случае, начальству.

— Жаль, Наташи нет, — сказала Оля. — Она бы призвала вас к порядку.

— Почему? — удивилась Лена.

— Потому что она считает, что за ужином надо все быстро съесть, убрать посуду, пить чай и только тогда разговаривать, иначе это может отразиться на пищеварении.

Все рассмеялись.

— Наташе будет приятно, что ее цитируют, — сказал Гусев.

— Я бы рада последовать ее совету, — заметила Ксения Борисовна. — Но Павел Петрович опять ничего не ест. В конце концов, это невежливо. Я старалась…

— Невежливо каждый раз запихивать в меня еду, — сказал Пряхин. — Вы же знаете, что я люблю готовить и не люблю есть.

— Не буду, не буду, — покорно согласилась Ксения Борисовна. — Павел Петрович хочет очень долго жить, — обратилась она к дочери, — и потому соблюдает диету. Он считает, что все мы живем слишком мало, чтобы успеть сделать что-нибудь значительное, и умираем, в сущности, дилетантами… Я правильно говорю, Павел Петрович?

— Можно хорошо питаться и не умереть, — сказала Лена. — А можно не есть и угодить под машину. Или под паровоз… Ужас! Я как вспомню… — она взяла Ксению Борисовну за руку. — Мамочка, ты представляешь… Ах да, я тебе писала, это было так страшно…

— Лучше не вспоминать, Леночка.

— Теперь уже не забыть, у меня тогда первая седина появилась… Представляете, мы с мужем и Верочкой совершали небольшое путешествие на машине, остановились перекусить недалеко от железной дороги. Восемь лет прошло, а я и сейчас все вижу. Какой-то человек, молодой, наверное, я не знаю, близко его не видела…

— Я его тоже не разглядела, — сказала Вера.