Юрий Васильев - «Карьера» Русанова. Суть дела

— А я ведь к вам, — неожиданно сказала Маша. — Вы Русанов?

— Русанов…

— Ну вот видите… Так получилось, извините. Я хотела отыскать вас через Герасима, потом догадалась.

Геннадий кивнул на сложенные в углу бандероли.

— Адресок помог? Вы любопытны.

— Профессия такая. Я журналист. Корреспондент районной газеты. Стогова… Хотела бы с вами поговорить.

— Этим мы сейчас и займемся, — любезно сказал Геннадий. — Только кто же беседует всухомятку? Не поставить ли нам чайник?

— Поставить, — согласилась Маша.

— И варенье открыть?

— Открыть.

— С вами легко разговаривать. Простите, как вас прикажете называть?

— Мария Ильинична… Но лучше просто Маша.

— Хорошо, я буду называть вас Машей. Тем более, что мы с вами уже знакомы.

— Разве? — удивилась Маша.

— Вы оказали мне большую услугу, подвезли однажды к доктору Шлендеру, помните?

— И правда… Только…

— Изменился немного? Что делать. Все мы стареем. Или лучше сказать — мужаем… Вы приехали, чтобы написать обо мне очерк?

— Вы ясновидец. Я действительно хотела бы…

«Конечно, ты хотела бы, — подумал Геннадий. — Еще бы! Такой материал! И напишешь. Как миленькая напишешь».

Вслух, однако, он сказал:

— Мал я еще, чтобы обо мне очерки писать. Дайте подрасти. И вообще, это невежливо начинать знакомство с профессиональных разговоров. Ешьте лучше тянучки. Вы когда-нибудь ели тянучки из сгущенного молока? Ну-ка, держите банку. Сам сварил, между прочим. В детстве я был сластеной и вечно придумывал всякие штуки.

— А я любила мак.

— И вы таскали его из банки горстями, я угадал?

— Ложкой, — рассмеялась Маша. — Я была воспитанным ребенком… Скажите, Геннадий… Я видела у вас несколько книг. Откуда вы так хорошо знаете языки?

— Дело в том, что я в детстве тоже был воспитанным ребенком, — усмехнулся Геннадий. — Мои родители хотели, чтобы их наследник владел иностранными языками и умел прилично вести себя в обществе. Они не думали, конечно, что я с большей охотой буду копаться в машинах и ремонтировать унитазы.

Маша кивнула.

«Ну вот, — подумал Геннадий. — Мною заинтересовались. Пресса мне поможет. Эта девочка отсюда не уйдет, пока не узнает обо мне все; она будет есть тянучки и пить чай до седьмого пота, но дознается-таки, что это за парень сидит перед ней. Какие у него мечты, планы, надежды, какая цель и какими средствами он стремится достичь ее?.. Сказать тебе правду? Ты не поверишь… Может быть, сказать, что я из тех самых беспокойных сердец, о которых нынче столько трезвонят? Пожалуй. Но только поделикатней, с изюминкой, чтобы у девочки дух захватило…»

— Так иногда случается, — сказала Маша. — Но если у вас способности к языкам, к истории, к литературе — я не знаю, к чему еще, — разумно ли вот так… Ведь быть шофером может каждый.

— Каждый? Пожалуй… Но скажите, вы зачем сюда приехали?

— То есть как зачем?

— Разве вы не могли работать где-нибудь в Саратове?

— Могла, конечно, но…

— Да не могли вы там работать! — рассмеялся Геннадий. — Раз приехали, значит, не могли. Вам хочется быть юнгой. Один хороший человек сказал, что в Одессе каждый юноша, пока не женился, мечтает быть юнгой на океанском пароходе. Понимаете? Вам захотелось стать юнгой, хоть вы не юноша и не одесситка. Неважно. Надо просто быть немного сумасшедшим.

— Значит, я немного сумасшедшая?

— Обязательно.

— Хорошо же вы воспитаны.

— Очень хорошо. Я говорю вам комплименты. Это особая сумасшедшинка, иногда таких сумасшедших называют романтиками. Не будем спорить из-за терминов. Просто дело в том, что рано или поздно человек спохватывается и говорит — а что я умею? Что могу? Не пора ли выйти на кромку льда? Пора. И он покупает билет в страну, которая специально предназначена для того, чтобы выходить на кромку льда. Выплывать на стрежень. Ломать себе голову… Он ходит по этой стране и бормочет себе под нос, что таких дураков, как он, надо убивать в детстве, но если они остаются жить, то пусть живут в этом милом краю, где ничего не стоит сыграть в ящик. Он пишет домой горькие письма, собирает деньги на обратную дорогу, моет золото, водит машины и валит лес; он спешит поскорее решить вопрос — кто же кому переломит хребет? Морозы, тайга и тысячи верст — ему, или он — морозам, тайге и тысячам верст?

— А дальше?

— Дальше очень просто. Одни остаются, другие уезжают. Но каждый человек должен пройти через это. Таков закон. Иначе как человеку жить? Какие сны он будет видеть, о чем вспоминать? Как сможет он ходить по ялтинским пляжам или по Садовому кольцу без того, чтобы хоть на миг не представить: вот сейчас, сию минуту, возле Оймякона бывший москвич откапывает свой застрявший в снегу МАЗ, а где-то на «Заросшем» его бывший сосед по общежитию спускается в шахту… Иначе нельзя. Понимаете? Это может быть совсем неосознанно, но никуда от этого не денешься. Надо побывать юнгой. Надо узнать: а что я умею? Поэтому вы и не остались в Саратове или в Москве… Вы говорите — способности к языкам, к истории. Чепуха! Никуда от меня мое не уйдет, но сначала я должен научиться жить… Понятно я говорю?

— Не очень…

«Ну и дура! — выругался про себя Геннадий. — Такую тебе затравку выдал, такую, можно сказать, пенку — прямо хоть сейчас в «Юности» печатай, а ты не понимаешь».

— Ну хорошо, я постараюсь популярно… Так вот, юнгой я уже был. Мне понравилось. Теперь я хочу стать матросом на большом корабле жизни, как выразился бы ваш брат-журналист. А парадный сюртук, в котором я хотел в скором времени вернуться в Москву, придется пока пересыпать нафталином…

Вскоре пришел с работы Княжанский, потом Вера, ведя за собой пятерых дочерей, и в доме стало, как в муравейнике. Машу усадили обедать. Она с удовольствием сидела за огромным столом, посреди которого стояла огромная суповая миска, ела щи, картошку, говорила, смеялась, слушала почему-то только одного Геннадия, хотя больше говорил хозяин.

— Жаль, что выпить нам нельзя по этому поводу, — сказал он. — Все-таки вы у нас гость, хоть и свой человек… Да вот беда — завтра нам с Геной в дальний маршрут.

Потом она уехала.

Геннадий согрел воду и сел бриться. Брился он каждый день. Так надо. Чистое белье, свежие простыни, гимнастика, строгий распорядок дня — все это было необходимо для того, чтобы выбить из себя годами накопившуюся усталость, неприятную, мелкую дрожь по утрам, обрести равновесие и снова, как прежде, почувствовать себя в своем собственном теле.

— Актер! — Он подмигнул себе в зеркале. — Качалов! Без грима ангела сыграть можешь. Не я один, впрочем… Эта Машенька сидела здесь такая чистая, ахала, вздыхала — ну, сама непорочность! А небось крапает свои статейки и сама же над ними смеется… Талантлив человек, ей-богу! И слова ему даны для сокрытия мыслей.