Пётр Вершигора - Дом родной

— Почему ордена не носите? А только планки?

Зуев замялся.

— Неудобно, звону много, — соврал он, так как специально снял их по совету Максименкова, считавшего, что для «пользы службы» не стоит мозолить людям глаза боевыми наградами.

— Так, — сказал подполковник. — Есть и такая скромность… которая хуже бахвальства.

Зуев покраснел и обозлился:

— Уничижение паче гордости — говорит библейское изречение. Я знаю его, товарищ подполковник…

— И решили следовать ему? Ну что же, этот устав, конечно, устарел для нашего времени, — ухмыльнулся подполковник. — По службе у меня вопросов больше нет.

Он оторвал листочек из «пятидневки» и записал четким, остроугольным почерком:

«Павлов, доб. 23—78. Звонить через пять суток».

Зуев встал.

— У меня еще один неофициальный вопрос. Можете при желании не отвечать…

— Слушаю, товарищ подполковник!

— Вы давно знакомы с майором Максименковым? Воевали вместе?

— Встречались. В белорусском наступлении. Был он офицером связи конно-механизированной группы Первого Белорусского фронта.

— Дружили?

— Особенно нет.

— Ваше мнение о нем?

— Кавалерист лихой. А в общем ничего не могу сказать определенного…

Подполковник подумал, вертя в руках авторучку с игольчатым пером:

— Так вот что… У нас в армии принято по вопросам прохождения службы обращаться без посредников… и маклеров. И если бы не столь длительное и безупречное пребывание в части полковника Коржа, я мог бы составить о вас превратное мнение, капитан Зуев. И ошибся бы, надеюсь. А в нашем деле ошибаться нельзя, никак нельзя. Можете идти.

Зуев как ошпаренный повернулся через левое плечо. Не без удовольствия глядя на его побагровевшую шею, подполковник Павлов кинул вслед:

— Звоните, как условились.

Позвонив через пять дней, Зуев узнал, что приказ подписан.

Таким образом капитан Зуев, как следовало из его личного дела, еще два месяца назад аттестованный в дивизии к очередному званию майора, получил назначение в военкомат Подвышковского района.

Уже с предписанием в кармане выходя из министерства, он носом к носу столкнулся с Максименковым. Сразу даже не узнал его. Тот осунулся, хотя и держался козырем. Китель был без погон. Поздоровались. Зуев неловко стоял, не зная, что сказать.

Максименков криво усмехнулся.

— Так-то, брат. Погорел я. На трофеях погорел…

— Что, много взял? — брякнул Зуев, лишь бы сказать что-нибудь.

— Да н-н-е-ет. А кто его там знает, сам никак не пойму: или много взял, или мало давал. Каждому охота хорошего назначения… Черт их тут разберет. Не туды попал я…

— Теперь куда?

— Поеду в Сальские степи, на конный завод… Молодых кобылят объезжать. Милое дело — и без дипломатии!.. Бывай. За «Ретину» не держи зла. Боком она мне вылезла…

Он пожал капитану руку.

«Ни черта, брат, ты не понял. А жаль…» — глядя вслед кавалеристу, подумал Зуев.

Пробыв в Москве еще недели две, он походил по театрам, а затем взял курс на Орел — Брянск, и вчера вечером переступил наконец порог родного дома, в котором не был пять лет…

Все эти картины и дорожные впечатления недавних дней замелькали в отдохнувшем, полусонном мозгу, как телеграфные столбы широкой дороги. Зуев изредка поглядывал на сноровисто работавшую за швейной машинкой мать. Открытые до локтей родные руки точными движениями пропускали ткань под лапку машинки, на ходу подгибая рубец. Она чуть склонила голову, как бы прислушиваясь к внешним звукам, пробивающимся сквозь ровный стрекот машинки. Ловко подогнанный домашний халат облегал ее ширококостное, суховатое тело труженицы. За четыре года войны она не постарела, ходила и работала так же быстро и споро. Только обильная изморозь на висках и во всей короткой, женотдельской прическе говорила сыну о пережитом.

Зуев уже собрался отбросить одеяло и встать, когда в сенях загрохотало и в распахнувшейся двери появились две соседки. Мать спокойно остановила бег машинки, подтянула на доску материю и быстро встала им навстречу.

— Почуяли мужской дух? — спросила она шутливо. — Ну, давайте выйдем. Не смущайте мне молодца. Будешь одеваться, Петяша?

Соседки вышли, и капитан быстро натянул брюки и сапоги. Из сеней доносился приглушенный смешок. Говорили они все трое сразу, и нельзя было попервоначалу разобрать — о чем. Потом посерьезнели. Зуев понял — шел обычный разговор о фабричных новостях. «Бабья информационная летучка», — ухмыльнулся он снисходительно.

Злобой дня, всполошившей фабричный поселок, был несчастный случай, происшедший вчера. Отставной старшина Кохно, прибывший с фронта на шикарном трофейном «цундапе», носился по песчаным дорогам, подымая тучи желтой пыли, и лихо давил хозяйских кур до тех пор, пока вчера под вечер не наскочил на крутом повороте на девушку-работницу, которую и доставили в больницу с тяжелой травмой и сотрясением мозга.

Сообщение это было сделано капитану Зуеву, уже когда он вышел во двор к висящему под деревом чугунку с носиком — старинному дедову умывальнику.

«Петушок с хохолком — всякому поклон», — вспомнил капитан загадку деда Зуя об этом приборе. Умывшись, Зуев крепко вытер лицо, шею.

— Парикмахерская работает, маманя? — спросил он. Мать кивнула утвердительно.

— Завтракать сейчас будешь?

Зуев туго подтянул командирский ремень.

— Рано еще. Пройдусь к проходной. Поговорю с ребятами да и побреюсь.

Приладив новую фуражку, он браво вышел на улицу, сопровождаемый восхищенными взорами соседок.

— Эх, Зойка-то, Зойка… Локти небось кусает… — шепнула старшая, Лида Коломейцева.

Зуев оглянулся у ворот и заметил, как тревожно посмотрела ему вслед мать.

Капитан остановился за калиткой.

— Оставьте, девки, — услышал он строгий голос матери.

— Видать, большой он начальник у тебя? — после паузы спросила Лида.

Мать промолчала.

— Да что спрашиваешь? Сама не видишь, что ли? — тараторила во дворе вертлявая Нюрка. — На «оппеле» на «лейтенанте» приехал. Из самого Берлина. На «оппель-лейтенантах» одни начальники ездиют… И боевые. А которые герои, тех на «оппелях-генералах» возят. Да. Их еще кавалерами зовут.

— Все они кавалеры, — вздохнула Лида.

— Да не просто кавалеры, чудачка. Кавалеры Золотой Звезды.

Зуев усмехнулся и отошел от калитки. «Не дотянул, Петро, до кавалера Звезды… Да… Вот тебе и да. Теперь езди на «лейтенанте»…» — подтрунивал он над собой, шагая к фабрике.

Город Подвышков был поставлен на реке Иволге в конце XVI или начале XVII века беглыми староверами. Когда-то его окружали непроходимые леса. Дороги к нему вились тогда меж болот и песчаных карстов. В прошлом столетии Подвышков стал центром окрестной торговли. Быстро рос и развивался. В округе нашла пристанище добрая сотня купчин и мелких промышленников. Основным ремеслом, намного перекрывающим местное потребление, были спички. Еще беженцы-староверы делали их вручную. Держали кое-какие домашние приспособления, рассчитанные на изготовление самозажигающихся лучин; сначала производили для себя да разве еще для соседей по улице. Только с XIX века быстро образовались небольшие мастерские, а затем, по требованию купцов, полукустарные фабричонки. Эти уже работали на вывоз. В сороковых годах спичек производили около пятидесяти тысяч пудов в год, а к концу столетия вывоз их достиг ста двадцати тысяч пудов.