Александр Розен - Почти вся жизнь

В окно ворвался резкий, холодный ветер и острый запах ночной сырости. Где-то далеко, на одной ноте, низко гудел пароход. Владимир Павлович с минуту вслушивался в гудение, потом нахмурился и захлопнул окно. Как он любил раньше эти темные сентябрьские ночи, освежающий холодок, сырой запах Волги! Он старался отогнать от себя картины далекого прошлого, а они выплывали снова, и стучались в стекла, и мучили сердце. Это была знакомая, тоскливая боль, которая выгнала его сюда из Москвы. И он подумал, что там, в Гаграх, эти приступы будут повторяться и что там особенно остро он будет вспоминать эту плохо освещенную набережную и темноту, которая начинается за обрывом и кончается на левом берегу реки, где день и ночь горят огни строящейся ГЭС. На кой черт ему пляж из гальки, и будки с мороженым, и будка с афишами концертов Киевской филармонии! На кой черт это все, когда ему хочется темной ночью пройти по набережной вдоль Волги со старыми своими товарищами, подставив лицо порывистому осеннему ветру! Нет, он не простит себе бегства отсюда…

А что, если?.. Нет, нет, не на птичьих правах, не с оглядкой… Но что, если он останется отдыхать здесь… как бы это сказать… останется полноценно? Не от него это зависит? Положим, кое-что зависит и от него! Новая мысль, которая пришла ему в голову, была настолько волнующе заманчива, что прошло несколько минут, прежде чем он с нею освоился.

В конце концов, почему бы и нет? — осмелев, думал Владимир Павлович. — Попробуем рассчитать. «В этом нет сомнения, это твой сын», — сказал Ганечка. Вероятно, действительно так. В таком случае непременно надо заглянуть к супругам Ткачевым и напомнить о себе. Ну, конечно, без всяких крайностей, без скандалов, вежливо, культурно. Просто хотелось бы познакомиться со своим сыном. Разве это не мое право? Позвольте, позвольте, почему это я должен говорить об этом вполголоса? Ах, у него есть отец! И Анатолий не знает, что это не родной отец? Но он должен узнать об этом. И тогда он сам решит. Ему уже двадцать лет. Нельзя? Ах, Екатерина Дмитриевна и товарищ Ткачев будут переживать? Но разве он сегодня ничего не пережил? И этот смеющийся взгляд администратора, и глухой шепот позади себя, и зубоврачебный дот — все это ваша работа, дорогие товарищи! А ведь он приехал отдохнуть в родной город.

Чем больше думал Владимир Павлович, тем больше нравился ему его план. Последнее слово все же будет за ним, это ясно. И он останется на этот месяц, здесь, но не в той жалкой роли, которая была ему уготовлена и в какой он был в действительности весь сегодняшний день. Он останется здесь как дорогой, уважаемый гость. И он сможет рассказать своим сослуживцам, как его приглашали обедать, и как друзья водили его в городской театр и на базар, и какие там дивные помидоры и арбузы. Специально для него была устроена поездка по Волге, вниз по матушке по Волге.

И молодежь будет с ними — Анатолий со своей девушкой. На этом он настоит. Переедут на левый берег, встретят зарю, вспомнят старые добрые времена. Да, дорогие товарищи, вам придется побегать, а не то… Черт возьми, все-таки… сын!

И все это без всякого риска для Владимира Павловича. Никто из его бывших друзей не пойдет на то, чтобы открыть Анатолию правду и чтобы разрушить это выдуманное Катеринкой отцовство. Они-то ведь все от Катеринки по-прежнему без ума. Это видно по Ганечке. Ну, так ладно… Он накажет их за сговор.

Владимир Павлович быстро разделся и лег, чувствуя, что устал, и предвкушая хороший сон после верно принятого решения. Но простыни были холодными, и едва он лег, как почувствовал, что изо всех щелей дует. Он лежал и дрожал, чувствуя, как озноб забирается все выше и выше — с ног на живот, на грудь, на подбородок. Наконец он заснул, словно провалился в черную яму. Но через час проснулся в тревоге: сколько времени, не опоздал ли он? Быть может, Ткачев уже ушел на работу, и тогда весь день придется толкаться в отвратительном безделье.

Часы показывали четыре, но больше Владимир Павлович не мог уснуть. Он лежал, дрожа от холода, и все думал о подробностях своего будущего свидания с Ткачевым. Не надо быть дураком и лезть прямо в дом.

Наверное, сидят и пьют чай. Входит Владимир Павлович. Шум, грохот. Нет, нет… Надо спокойно подойти к Ткачеву на улице, приподнять шляпу: «Не узнаете?» Начинать надо как раз не с Катеринки, а именно с этого фальшивого родителя. Пускай уж он распорядится, скомандует Лебедеву, Рябинину, Саше Жилину. Ах, Саша, Саша…

Остаток ночи он провел скверно. Голова была как свинцовая, во рту он чувствовал отвратительный вкус ржавчины, и какая-то тяжесть лежала на сердце.

Утром на воздухе он почувствовал себя лучше и с удовольствием прошелся по бульвару. Было тепло, тихо и ясно. Солнце пригревало по-летнему, но уже во всем чувствовалась осень. За ночь ветер нарвал много листьев, и они шуршали под ногами и двигались, и казалось, что весь бульвар вместе с Владимиром Павловичем, шурша, движется куда-то вниз, к Волге, и еще дальше, к тоненькому барьерчику горизонта.

Он свернул в переулок, разыскал дом, где жили Ткачевы, и остановился в нерешительности. Это был небольшой двухэтажный дом с открытой на улицу дверью. Были видны сени и крутая лестница в два марша. Все это для наблюдательного пункта совершенно не годилось. Зато парадная нового пятиэтажного дома на другой стороне переулка вполне годилась для обзора.

Первые пять минут Владимир Павлович чувствовал себя крайне неловко. Ему казалось, что все проходившие мимо задают себе один вопрос: «А этот здесь зачем?» Но потом, поняв, что никому никакого дела нет до него, все внимание обратил на открытую дверь и крутую лестницу. Ей-богу, если рассказать в Москве, — не поверят. Солидный человек, занимает должность, имеет хорошие связи — и, как маленький, дежурит под воротами. И ведь дело-то совсем не в какой-нибудь хорошенькой девчонке. Совсем не в этом!

Время шло. У Владимира Павловича стали затекать ноги. Большая синяя муха прилепилась к щеке, он отгонял ее, но она, громко жужжа, возвращалась снова и снова. В доме наконец стало тихо. Все разошлись по своим делам.

Вдруг там, напротив, на лестнице, послышались шаги. Переулок был узкий, и Владимир Павлович слышал как — раз-раз — простучали каблуки, и на улицу выбежал молодой человек.

— Минуточку, мама! — крикнул он снизу вверх.

Владимир Павлович сделал шаг вперед, увидел черные волосы, блестевшие на солнце, и яркие губы на сильном, худощавом лице. И так странно было в этом незнакомом юноше вдруг увидеть самого себя в молодости, что Владимир Павлович сделал еще шаг вперед и на этот раз покинул свое убежище.

Молодой человек перешел на другую сторону переулка, — он стоял теперь возле табачного ларька, в двух шагах от Владимира Павловича.