Александр Розен - Почти вся жизнь

Когда-то, в молодости, Федор Васильевич тоже начинал здесь. Ему нравилось называть эту лестницу трапом, а себя и своих товарищей — гребцами, матросами. Еще один крутой марш вверх по трапу, и зал сверху становится похожим на корабль с парусами из ватмана. На галерее — капитанский мостик. Окна раскрыты, и влажный осенний воздух усиливает впечатление моря. Вся эта юношеская романтика, вытесненная годами, сегодня вновь всплыла из прошлого.

Дома его кабинет был заставлен вещами и книгами. Сколько ни старалась Елена Владимировна, пыли было много. А здесь просторно и чисто. На столе — стопки деловых бумаг. На открытой полке — крохотные модели станков, сделанные из особого, очень прочного сплава. Первая была выполнена еще четверть века назад.

— Ты молодчина, папа, — сказал Игорь. — Подняться по такому трапу, с твоим сердцем…

Федор Васильевич улыбнулся:

— Привычка, привычка! («Трап» — это ему понравилось. К тому же он заметил, что Игорь очень внимательно рассматривает полочку с моделями.)

— Неуклюж на вид, — сказал Федор Васильевич, показав на модель, — а какие в войну чудеса творил! Ну, другие времена — другие песни. В наше время все это устарело. Да и производительность надо дать большую. — Федор Васильевич открыл сейф, вынул простенькую папку и бросил на стол незаконченный чертеж: — Вот, например, такие идеи.

Игорь нагнулся, рассматривая чертеж. Они сидели так близко, что их лица почти касались. Федор Васильевич слышал сильное дыхание сына, ощущал знакомый запах волос. Ужасно хотелось приласкать мальчишку, взъерошить волосы, посадить на колени.

— Мне нравится, — сказал Игорь.

— Ну, пока что еще ничего нельзя сказать. Это еще даже не ребенок. Эмбрион. Понятно?

— Мне понятно, что ребенок будет любимый!

— Все дети любимые, только одни удачные, а другие неудачные. Окно закрыть? Холодно?

— Да нет. Ну, а все-таки, — сказал Игорь, — я думаю, этот любименький будет удачливым.

— Может быть, может быть, — задумчиво ответил Федор Васильевич. — Отвлекает меня бюрократия, так сказать, административная деятельность. Ну да и это бы ничего. Кто-то должен быть бюрократом. Но больше всего мешают расчеты.

— Расчеты мешают? — переспросил Игорь. — Я всегда думал, что конструкция — это прежде всего расчет.

— Нет, прежде всего мысль. Разумеется, каждая мысль построена на трезвом расчете, это ясно. Но, понимаешь, наступает такой момент, когда расчет просто не поспевает за мыслью. А между тем, считать надо все время. У меня целый расчетный отдел, целый взвод расчетчиков. А вот и наш взводный. Привет, Роман Терентьевич!

В комнату вошел очень опрятный старик в сером халатике и черных нарукавниках. Длинные усы смешно торчали на маленьком кукольном личике. Не обращая внимания на Игоря, Роман Терентьевич тотчас же начал докладывать.

«Знакомить их или не знакомить?» — думал Федор Васильевич. Но едва только заведующий расчетным отделом кончил доклад, как Игорь встал и протянул ему руку:

— Разрешите представиться. Самохин Игорь. Мечтал бы заглянуть на вашу территорию.

Роман Терентьевич укоризненно взглянул на своего начальника:

— Наша работа не представляет большого интереса для экскурсантов. Сборка, литейный, кузница, инструментальный — вот обычный маршрут. Но если…

Федор Васильевич неловко улыбнулся:

— Мой сын — великий математик…

Игорь церемонно распахнул дверь перед Романов Терентьевичем:

— Прошу, — и, чуть подмигнув отцу, шагнул следом.

«Озорник, ох озорник», — подумал Федор Васильевич, но больше у него не было времени заниматься сыном. Начался рабочий день.

Было уже около четырех, когда позвонила Елена Владимировна:

— Где Игорь? Он обещал зайти.

— Сейчас, сейчас, пошел в расчетный и пропал.

Федор Васильевич придвинул другой телефон и вызвал сына:

— Милый мой, ведь Роману Терентьевичу надо работать.

— А я в порядке содружества, — весело отозвался Игорь. — Так сказать, наука и производство.

— Ладно, ладно. Сейчас же собирайся. И зайди к маме, она ждет. Там и пропуск отметишь… Я скоро буду дома.

Но именно в тот день он опоздал домой. После работы Роман Терентьевич снова зашел к нему и тихо спросил, может ли товарищ начальник принять и выслушать его.

— Конечно! Что за церемонии? Зачем это?

Но «взводный» был настроен весьма официально. Если товарищ Самохин считает, что расчетный отдел работает плохо, то об этом лучше всего узнавать из первоисточника.

— Ну что вы, ей-богу, — сказал Федор Васильевич. — Я от вас ничего не скрываю.

— Однако замечание Игоря Федоровича, что мы ведем расчеты дедовским способом…

— Игорь Федорович? — Он с трудом понял, что это Игорь, сын. — Игорь Федорович? А ну, послушаем.

Роман Терентьевич подтвердил, что такая фраза действительно была сказана и еще было прибавлено что-то о допотопных формулах, по которым рассчитывают конструкцию.

— Я, конечно, попросил Игоря Федоровича на досуге рассчитать одну деталь по всем требованиям современной науки. Однако я считаю своим долгом доложить, что если вы находите более подходящим для дела человека с университетским образованием…

Федора Васильевича вдруг прорвало. Он хорошо относился к своему «взводному» и часто защищал его от обвинений в старомодности и в каких-то там китайских церемониях: хороший работник, честное слово, что еще нужно? Но сейчас он почти со злобой взглянул в кукольное личико:

— Можете считать, что Игоря Федоровича Самохина уже выгнали из университета. Будем продолжать разговор?

Накануне комсомольского собрания в университете Федор Васильевич сговорился с женой, что завтра после работы подождет ее у проходной и они вместе пойдут домой.

Сколько раз проходил Федор Васильевич через эти старинные николаевские ворота, — наверное, десять тысяч раз прошел, — но только сегодня заметил, что они уродуют завод.

— На свалку бы их, — сказал Федор Васильевич. — А для проходной лучше какую-нибудь арку, верно, Лена?

— Ну конечно, я уверена, что на это дадут деньги, — ответила Елена Владимировна и сунула свой маленький кулачок в его большую руку.

Они давно уже не возвращались домой вместе, и это ей напомнило старые времена. Но тогда даже асфальта не было, и осенью панель и мостовую ужасно развозило. Однажды, когда жена была в положении, Федор Васильевич на руках перенес ее через большую лужу.

Елена Владимировна была рада, что Федор Васильевич разговаривает с ней на посторонние темы. Слишком все наболело, а сегодня им предстояло пройти еще через одно испытание.

День выдался сухой и холодный, но в небе стояли тяжелые снежные тучи.

— Все обойдется, Федя, увидишь…

Он покачал головой. Елену Владимировну дома называли неисправимым оптимистом. Но сейчас она с трудом скрывала волнение.