Александр Розен - Почти вся жизнь

— Почему не зовете меня к себе на факультет? — спросил Федор Васильевич быстро. — Не надо, помолчи, Роман Терентьевич, понимаешь, он неплохой, я им доволен, но я… Я бы рассказал тебе, рассказал вам…

На одно мгновение мелькнуло перед ним испуганное лицо Игоря. Мелькнуло и исчезло. Быстрым, почти неуловимым движением сын ткнулся ему в плечо, прижался к его груди, и Федор Васильевич услышал странный булькающий звук, как будто где-то близко закипела вода.

В конце недели Бородин позвонил Елене Владимировне:

— Что, ежели я вечерком зайду, не возражаете?

— Буду ждать! — обрадовалась Елена Владимировна.

Но когда Бородин пришел, она сразу почувствовала, что пришел он не просто так, а по какому-то делу. Вскоре он сам признался:

— Хочется поговорить, да не знаю, как подступиться.

— Я вас знала как человека прямого.

— Спасибо, это верно. Да и дружба моя с Федором… Как-никак, четверть века… — Он помолчал с минуту, нахмурился: — Речь идет об Игоре.

— Об Игоре?

— Да. Не знаю, говорил ли вам Федор, но он в свое время дважды со мной советовался… как с близким.

— Говорил…

— Моя позиция была ясной: молодость есть молодость. В эти годы всякое бывает, а крайние меры хороши только в крайних случаях.

— Что-нибудь случилось? — встревоженно спросила Елена Владимировна.

Бородин внимательно взглянул на нее:

— Не знаю, как по-вашему… По-моему — да.

— Если вы о том случае… В прошлый понедельник… они, действительно, оба понервничали, и это очень нехорошо. Врач говорил со мной…

— И со мной. Я, Елена Владимировна, не особый поклонник медиков, но, честное слово, в данном случае я их понял. Не для того врач затрачивает столько сил, чтобы потом в одну минуту все потерять. Как могло такое случиться? — Бородин встал, прошелся по комнате. Видно было, что ему нелегко дается этот разговор.

— Все это вышло случайно, — мягко сказала Елена Владимировна. — В тот день я не могла прийти и послала Игоря…

— Ну какая же это случайность, — перебил ее Бородин. — У Федора давно наболело, ведь его болезнь тесно связана с волнениями, которые он пережил… Вы на меня не сердитесь, это так.

— У обоих наболело!..

— С той лишь разницей, что одному пятьдесят лет и он болен, а другому девятнадцать, и, сколько мне известно…

— Да, здоров. Как говорится, тьфу, тьфу, совершенно здоров. Пожалуйста, не думайте, что я оправдываю Игоря, но я хочу вам сказать о том понедельнике, когда они встретились… Знаете, я рада, что они поговорили…

— Все-таки как-то странно это… — сказал Бородин. — «Встретились, поговорили». Ничто не мешало им поговорить раньше, и месяц, и два месяца тому назад.

— Вероятно, все-таки что-то мешало…

Бородин снова прошелся по комнате, остановился возле старой фотографии Федора Васильевича, покачал головой:

— Я полагал, что вы всегда во главу угла ставили здоровье Федора.

— Вы теперь думаете, что это не так?

— А если так, то надо что-то предпринимать. Мы с вами вертимся вокруг прошлого понедельника. А история имеет продолжение. С тех пор Игорь уже дважды был у отца. И каждый раз Федор встает, облачается в свой турецкий халат и айда в гостиную решать задачки, в которых сам черт ногу сломит. Разве для этого разрешил ему врач вставать с постели? Эту трепку нервов и сердца надо немедленно прекратить…

— Но это просто невозможно! — вырвалось у Елены Владимировны. — Извините, я вас перебила…

— Да нет, отчего же… Я все высказал… И потом: если вы считаете, что это «просто невозможно»…

— Я, наверное, неправильно выразилась. Возможно, но не надо этого делать. Вы не сердитесь на меня, Яков Матвеевич, милый, дорогой, добрый, не сердитесь.

Бородин развел руками:

— Вы по-прежнему влюблены в своего Игоря! При таком положении, конечно, трудно здраво взглянуть на то, что сейчас происходит там, в палате для сердечнобольных.

— Что там сейчас происходит? — Елена Владимировна улыбнулась. — О, там многое что происходит. Там, например, происходит чудо. Да, да, настоящее чудо! Я ничего не понимаю в их задачах, может, действительно, сам черт в них не разберется, но знаете что: пусть они их там вместе решают, пусть они делают и пусть они сделают чудо!

Несколько минут оба молчали.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Бородин.

— Что вы? — встрепенулась Елена Владимировна. — Я сейчас поставлю чай, есть земляничное варенье… Яков Матвеевич! — Она чувствовала себя виноватой: все-таки человек пришел с добрыми намерениями и зря потерял вечер. — Яков Матвеевич, ну еще полчасика.

В передней Елена Владимировна терпеливо ждала, пока он влезал в свою шубу и застегивал боты:

— Передайте всем вашим приветы. Да, с наступающим! Ведь скоро Новый год!..

После ухода Якова Матвеевича она бесцельно побродила по квартире. Время было еще не позднее, и можно было что-то поделать или почитать, но она чувствовала себя усталой. Ужасно хотелось спать. Она оставила ужин Игорю и записку, где что лежит, и стала укладываться.

Лежа в постели, Елена Владимировна снова подумала о Бородине: не слишком ли резко она с ним разговаривала? Надо повидаться, но это уже после Нового года. Когда же это будет? Сколько дней осталось старого года?

Она так и не смогла заснуть. Пришел Игорь. «Сейчас он зажжет настольную лампу, потом поставит чай, захрустит батоном, и я засну». Но почему-то было совсем темно и тихо. «Наверное, где-нибудь ужинал», — подумала Елена Владимировна. И в это время Игорь шепотом спросил:

— Ты спишь?

«Отвечать или нет?» — подумала Елена Владимировна и тоже шепотом ответила:

— Еще нет.

— Мама, мне давно хотелось с тобой поговорить. Понимаешь, это очень серьезно. Я и Любочка… Мы любим друг друга.

— Я догадывалась. Но поговорим об этом завтра… Я очень устала.

Сон медленно подхватывал ее: подхватит, отпустит, снова подхватит. Она слышала, как Игорь сел за стол, но сразу же встал и в темноте подошел к окну:

— Мама, ты знаешь… так случилось… У нас будет ребенок.

Сон мгновенно отпустил ее. Елена Владимировна открыла глаза, но было совсем темно и тихо.

— Игорь!

— Да, мама.

— Отцу ни слова. Я сама. Слышишь?

— Мама!

— Зажги свет, сынок, — сказала Елена Владимировна. — Я сейчас встану.

В детстве я увлекался географией. Я полюбил ее еще до того, как начал читать. В простенке между окнами, над отцовским столом, висела карта, исколотая разноцветными флажками. Вместе с мамой я следил за движением флажков и повторял загадочные названия: Ломжа, Сувалки, Варшава, Салоники, Белград…