Александр Розен - Почти вся жизнь

— Очень, очень опасно! — подхватила Симочка. — Борис Борисович, но мы ведь теперь скоро увидим вашу картину?

— Да, теперь скоро, — заверил Борис. — Кое-что придется доделать, но, в общем, осталось пустяки. К сожалению, придется выбросить все то, что я снимал с особым рвением: Валин бульвар, Валины цветы… Ваше здешнее начальство запротестовало. А жаль, кадрики были хорошие…

— Начальство не протестовало, — сказала Валя. — Выступали простые рабочие. И ты сам знаешь, что…

— Извини меня, Валюша, — перебил ее Борис, — но это самое настоящее местничество. Пять ли бульваров я снимал, или пять раз один бульвар, никакого зрителя за пределами стройки это не интересует. Сюжет очень актуален, и решено политически правильно.

«Политически правильно, политически правильно… Где-то я уже слышала, — думала Валя. — Кажется, Крупенин…»

— Все равно, — упрямо сказала она — ты снял то, чего еще нет. Есть только бульвар, а ты…

— Супруги, не ссорьтесь, — крикнула Симочка. — От-куп-рить! — снова скомандовала она Грише.

— Никто не ссорится, — примирительно заметил Борис. — Просто жены всегда воспринимают события несколько мелодраматично. — Все понятно: со стороны очень противно слушать, когда клюют твоего благоверного. Но ты, Валюта, не огорчайся. Всех клюют. И не только нашего брата. И Александрова клюют, и Герасимова…

— Даже Пырьева! — подал голос молчаливый Гриша.

«Клюют… Благоверного… Как это нехорошо…» — подумала Валя.

— Что у вас там не ладится с бутылкой? — спросила Симочка Гришу.

— Пробка сломалась…

Лена поспешила на помощь. Вдвоем они кое-как вытащили пробку. Все с грустью смотрели, как Гриша разливал тихое шампанское.

— Ты, Валя, заноза, — сказала Симочка. — Взяла и испортила человеку настроение. Не слушайте ее, Борис Борисович, Валя — заноза.

— Нет, Симочка, нет, — возразил Борис. — Валя права. Если говорить откровенно, именно такая жена и нужна творческому человеку. Чтобы не «ах, ах, как это миленько», а чтобы понимала, что есть вещи, а что — ширпотреб. Подожди, Валюша, дай срок. Будем делать настоящие вещи. Я уже и тут кое-что высмотрел. На этом самом Птичьем острове. Ночь. Костер. Экскаваторщики сидят вокруг и лопают картошку в мундире. Для художественного фильма находка! Но не для документального. В документальных картинах полагается варить пюре на электроплитке. Как Яков Львович, верно?

«Зачем он это говорит? — подумала Валя. — Зачем?.. Ведь это пошлость…»

Лена тихонько подошла к ней:

— Ты что такая бледная? Нездоровится? Простудилась?

— Да, наверное, — ответила Валя, в самом деле чувствуя озноб.

— И что за манера ходить раздетой, — сказала Лена, накинув на Валины плечи платок. — Самое вредное здесь — это резкая перемена температуры: днем жарко, вечером — холодно…

В платке Вале стало теплее, но озноб еще больше усилился. Все тело как будто покалывало булавочками.

— Вы не настоящий хроникер, — сказал Яков Львович Борису. — Настоящий хроникер — это фанатик. Возьмите, например…

— Товарищи, да что же это такое, — жалобно воскликнула Симочка, — все о делах и о делах. Давайте хоть споем… Гриша выручай…

— Спеть? — серьезно переспросил Гриша. — А какую песню?

— Господи, да что угодно!

Гриша нахмурился и вдруг, откинувшись на спинку стула, негромко начал песню. Голосок у него был маленький, но очень приятный и все с удовольствием подтянули ему. Это была старая, всем известная песня, которая почему-то называлась «студенческой», хотя в ней ни слова о студентах не говорилось. А может быть, потому так назвали песню, что говорилось в ней о дальних дорогах, не чуждых смелым людям, о верности своему призванию, да будет оно вечным, и о первой любви, нечаянной и неосторожной… Здесь все хорошо помнили и слова, и мотив, и даже Яков Львович, который никогда ни в каком вузе не учился, а только давным-давно кончил семь классов коммерческого училища, подпевал верно и чисто. Но Валя заметила, что он все время поглядывал на нее. «Как будто чего-то боится… и сторожит», — подумала Валя и еще плотнее закуталась в платок.

— Вот вы говорите, я не фанатик, — сказал Борис и чокнулся с Яковом Львовичем. — Не угадали. Нет, не угадали. Просто я хочу делать настоящие вещи.

— Да кто же вам мешает? — засмеялся Яков Львович. — На доброе здоровье.

— Кто мешает? — переспросил Борис. — А вот вы представьте себе, что я уже снял этот самый Птичий остров, и ночь, и костер, и экскаваторщиков вокруг костра, и котелок с картошкой в мундире…

— Вполне можно доснять! — деловито заметил Гриша.

— Да, вы думаете? А на просмотре выступит товарищ Грачев и заявит, что все это неправда и что по халатности замнач по снабжению, какого-нибудь товарища Курочкина, картошку до сих пор не завезли на базу…

— Это п о шло, — неожиданно сказала Валя. — Да, да, это пошло, — повторила она громче. Она сразу же увидела встревоженные лица друзей, но у нее уже не было сил сдерживать себя. Лицо ее покрылось красными пятнами, она встала и отодвинула стул, как будто снимая последний мешавший ей барьер. — Ты не смеешь о Грачеве… Он правильно говорил… Ты не смеешь…

Все вскочили со своих мест. Борис подбежал к Вале. Его энергичное лицо было растерянным.

— Дайте же ей воды, — громко сказал Яков Львович.

— Валя, Валюша, — говорил Борис, наливая воду в стакан и стараясь успокоить жену. — Успокойся, пожалуйста. Грачев, Крупенин — все это уже в прошлом. Старая инерция, ничего больше. Сядешь в поезд и все забудешь…

Валя взяла из его рук стакан, почувствовала зубами скользкое стекло и отвратительный вкус теплой воды.

— З-забуду, — сказала она с трудом, но все еще стараясь доказать, что может говорить внятно. — Н-нет, н-не з-забуду… — Стакан стал вдруг невыносимо тяжелым, затем все разом сдвинулось: стакан, бутылки, Борис, стол, диванчик. Лиловое пятно, стоявшее на месте Якова Львовича, быстро уплыло в дверь. Потом был какой-то перерыв, Валя вздохнула, увидела испуганное лицо Бориса и услышала голос Лены.

— Пульс хорошо наполняется, — говорила Лена неестественно бодрым голосом и, по-видимому, кому-то подражая. — Ничего особенного, товарищи… гриппозное состояние плюс небольшое нервное возбуждение. Нужен покой. Борис Борисович, выключите, пожалуйста, верхний свет. Так… Симочка, сбегаешь в аптеку, разбудишь Мерлушкину и скажешь, что я велела… Сейчас я все напишу. Как ты себя чувствуешь, Валюша?

— Хорошо, — сказала Валя, чувствуя во всем теле приятную одурманивающую слабость.

— Идите, идите, товарищи, — говорит Лена, — все будет в полном порядке. Грелочка готова? Нет, нет, к ногам, пожалуйста.

«Хорошо, — думала Валя. — Хорошо вот так… ничего не надо и тихо… Хорошо, тихо…»