Феоктист Березовский - Бабьи тропы

Он рванулся из рук городовых и монахов, повалился на колени, закрестился и завыл, кланяясь в пол:

— Осподи! Батюшка!.. Помилуй грешных… Исусе Христе!.. Осподи!..

Быстро сгрудившаяся вокруг саркофага толпа замерла. А там, у входа, все еще напирали и галдели. Здесь же стояли ошеломленные, радостно взволнованные, прислушивающиеся к каждому звуку, летевшему от саркофага. Несколько голосов крикнули:

— Тише там!..

— Православные, тише!

— Чудо произошло…

Тишина охватывала храм все шире и шире, замирая уже у самого входа.

Слова монахов и Степана разносились по всему храму и гулким эхом отдавались под куполом.

— Откуда ты будешь, дядя? — спрашивал Степана уже полицейский пристав.

— Не здешний я, братие, не здешний, — все так же захлебываясь, говорил Степан, обтирая рукавом с бледного лица пот, льющийся градом.

— Тебя спрашивают — откуда? — сердито допрашивал пристав. — Говори толком… из каких мест?

— Из-под Москвы я, ваше бла-ародь… не здешний… Из-под Москвы, — твердил Степан заученные от монаха Игната слова.

— Какого уезда? — допрашивал пристав.

— Из Сергиева посада я… из Сергиева, братие…

— Зачем же ты сюда пришел?.. Ведь у вас там свой угодник есть.

— Не помогал, братие! — торопливо, запальчиво выбрасывал Степан заученные слова. — Молился я… Одних свечей сколько переставил… Сергию-то… Ну, только не помогал наш угодник… Вот и пошел я, братие, сюда… Вот и вышло дело-то… Сами видите, братие!..

Недоверчиво, сурово смотрел пристав в лицо Степана. Заметив этот недобрый, колючий его взгляд, Степан побледнел.

Но Игнат говорил ему ободряюще:

— Не бойся, дядя… Коли господь сподобил… не бойся!.. Худа тебе не будет… Садись-ка на пол… снимай оба сапога… Показывай ноги… Обе показывай!..

Степан повалился на пол, трясущимися руками быстро сбросил сапоги, размотал грязные портянки и, закатав штаны выше колен, вытянул обе ноги:

— Вот, братие… смотрите!

Левая нога по цвету ничем не отличалась от грязных портянок, валявшихся около Степана, а правая нога его играла белизной, словно была она известью выбелена или тщательно вымыта.

Из-за монахов высунулась старушка, повалилась около Степана и, хватая его за белую ногу, восторженно зашамкала:

— Батюшка!.. Исчелилась твоя ноженька… исчелилась!..

Рядом со Степаном какой-то мужик истово закрестился и громко произнес:

— Господи!.. Сотворил еси…

В напряженной тишине храма около мощей угодника электрической искрой разорвалось и полетело во все углы:

— Чудо! Чудо!..

И вслед за этим словом полетели к выходу, на паперть и в ограду, обгоняя друг друга, взволнованные голоса:

— Исцеление!

— Чудо!

— Мужик исцелился!..

— Что, женщина разрешилась?..

— Нет, у мужчины нога…

— Исцеление!..

— Чудо!..

— Нога!..

— Чудо!..

Толпа дрогнула и заметалась сначала в храме, потом клубком закружилась на паперти, а затем, словно подхваченные вихрем, понеслись люди к храму со всех концов монастырского двора и даже из деревни.

Бежали люди к храму и перекликались на ходу:

— Что случилось?..

— Чего там такое?..

Десятки голосов наперебой кричали в ответ:

— Исцеление!

— Чудо!

— Да кто исцелился-то?

— Женщина!..

— Нет, мужик, говорят.

— Кто такой?

— Там, в церкви…

— Чудо!..

— Исцеление!..

В монастырском храме толпа, охваченная безумным восторгом, металась из стороны в сторону; люди опрокидывали друг друга на землю, прыгали через калек и больных, поджимали здоровых, задыхались, крестились и кричали:

— Чудо!.. Исцеление!.. Чудо!..

Над головами смятенных людей в черных сумерках надвигающейся ночи разливался торжественный перезвон церковных колоколов:

«Три-лим-бом… три-лим-бом… три-лим-бом…»

Около паперти и на паперти началась давка.

Людской поток уже несколько раз подхватывал и доносил Петровну почти до самых дверей храма, и всякий раз толпа, отхлынув назад, сбрасывала ее вниз со ступенек паперти. Но она снова и снова рвалась к дверям храма. Хотела своими глазами взглянуть на того, кто удостоился благодати святого угодника. Казалось ей, что после того, как вместе со всем народом увидит она дело божьих рук, спадет какая-то тяжелая ноша с плеч молящихся и с ее плеч. Казалось, что вот сейчас совершится еще одно чудо — для всех страждущих и обремененных: под звон церковных колоколов раздастся с неба голос самого бога, и услышат люди слова его великого прощения всему миру. И тогда падут все бремена людские, воссияет свет радости великой, и начнется на земле новая легкокрылая жизнь. Потому-то и рвалась так страстно Петровна в храм.

Навстречу ей неслось стройное и торжественное пение:

«Свя-а-аты-ый бо-о-же-е… свя-а-ты-ый кре-еп-ки-ий…»

Медленно двигаясь по храму, хор монашеских голосов приближался к выходу. Впереди хора шло несколько человек попов, одетых в светлые ризы, за которыми монахи вели под руки исцеленного. У всех монахов и у попов в руках были зажженные восковые свечи.

Освещенный лучами желтых огоньков, Степан казался еще более бледным. Курчавая и светлая бородка его вздрагивала. Особенно заметно вздрагивали тонкие ноздри его продолговатого носа с горбинкой. Голубые глаза его были навыкате. Высоко над своей головой он держал деревянный костыль-култышку с болтающимися ремнями.

Лишь только вышла процессия из церкви, в толпе со всех сторон послышались возгласы:

— Ведут! Ведут!

— Который?

— Вон, под руки-то…

— Исцеленного ведут!..

— Тише!..

Петровна метнулась вперед, впилась безумными глазами в исцеленного и на момент подумала, что видит сон. Разглядев как следует лицо мужа, она вдруг судорожно вздрогнула и в обмороке повалилась на руки мужиков и баб, окружавших ее и вместе с нею рвавшихся к паперти.

В толпе закричали:

— Женщина померла!.. Женщина!..

— Посторонитесь!.. Православные!.. Женщина померла!..

Но хор монахов и попов заглушал голоса:

«Свя-а-тый бес-смерт-ный, по-ми-луй на-а-ас».

Над толпой в густых сумерках все еще переливчато вызванивали монастырские колокола:

«Три-лим-бом… три-лим-бом… три-ли-ли-лим-бом…»

Земля куталась в черный покров безлунной ночи, и волчьими глазами светились кое-где в монастырском дворе желтые керосиновые фонари.

Почти до полуночи просидел Степан в келье Игната — под замком.

Около полуночи в келью вошли Игнат и Яков.

Игнат сухо сказал Степану:

— Поднимайся. Пошли.

— Куда? — спросил Степан.

— На твою квартиру… Да поживее ворочайся! Не мешкай!

Степан не перечил. Чувствовал, что неладное что-то затевают над ним монахи. Насторожился.

Все трое они проворно вышли из покоев настоятеля. Быстро миновали двор и монастырские ворота и направились к селу.