Феоктист Березовский - Бабьи тропы

По дороге Степан попробовал было заговорить со своим дружком:

— Пошто, брат Игнат, провожаете меня? Я и сам знаю дорогу к своей квартире.

— Молчи! — угрюмо буркнул Игнат. — Разговаривать нам не велено…

Монахи расплатились за Степана с хозяевами за постой и велели Петровне идти вместе со Степаном к монастырю.

Петровна чувствовала себя разбитой, опустошенной.

После того как отлили ее водой в монастырском дворе и привели на квартиру, она залезла на сеновал и лежала там без движений, без дум.

Сейчас она даже не спросила, зачем поведут ночью ее в монастырь.

Пока Степан поднимал и одевал Демушку, Петровна собрала и уложила в котомки весь свой дорожный скарб и, как во сне, не попрощавшись с хозяевами, пошла за ворота.

По дороге Степан пробовал с ней заговаривать, но она молчала. Плохо соображала, что происходит вокруг нее.

У монастырских ворот поджидал их глухой возок, запряженный тройкой гнедых лошадей. На козлах сидел кучер-монах.

Игнат и молодой послушник пожали Степану руку, причем Игнат сунул ему пять пятирублевых бумажек и насмешливо сказал:

— Это тебе от отца Мефодия, от казначея, на дорогу. Видишь, какой у нас отец Мефодий — заботливый!

— Спасибо, — сказал Степан, посмеиваясь. — У вас ведь денежки-то — что голуби: где обживутся, тут и поведутся, с нас же грешных дерутся.

Стоявший тут же четвертый монах — полный и темнобородый — сурово покосился на Степана и угрюмо заворчал:

— Ну, ну-у!.. Помалкивай!.. А то эти денежки туда же и вернутся, откуда мы их принесли тебе, а ты голышом обратно пойдешь.

Степан осмотрелся кругом и, видя, что уже начинает алеть утренняя заря и что в случае чего можно шум поднять, озорно сказал толстобрюхому бородачу:

— А ты не стращай, отец… Поди сам знаешь: у всякого Федорки свои поговорки… Голый-то человек все равно что святой — нужды не боится.

— Садись, — все тем же суровым голосом сказал бородач. — Побыстрее усаживай жену и мальчишку…

Степан усадил в возок жену и ребенка, после того и сам туда же вскочил, крикнул Игнату и его молодому собрату:

— Счастливо оставаться!.. Дай вам господь бог попировать… А нам бы крохи подбирать — и то ладно!..

Бородатый монах вскочил на козлы, сел на облучок рядом с кучером и тихо сказал ему:

— Ну, с богом… трогай…

Застоявшиеся кони потоптались на месте, пофыркали и дружно рванулись вперед. Глухой возок покатился по мягкой и пыльной дороге.

Дорогой Степан попытался разузнать, куда их везут, спросил толстого бородача:

— Далеко повезешь нас, отец?

Монах молчал.

— Аль и тебе не велено разговаривать с нами?

Монах даже не обернулся. Степан тихо сказал жене:

— Слышь, Настенька, обратно везут нас… чуешь?

Петровна тоже молчала.

Степан пристально взглянул в ее лицо и увидел, что жена сидит с открытыми остановившимися глазами. Значит, не спит. Еще раз негромко спросил ее:

— Чего молчишь-то, Настенька?

Петровна тяжело вздохнула:

— Не могу, Степа… Тошно…

Понял Степан, что не до разговора Петровне. Осторожно подвинул к стенке возка спящего Демушку, уселся на сено поудобнее и больше не говорил ни слова.

Так всю дорогу и ехали молча. Степан бодрствовал. Иногда он выглядывал из возка, смотрел в черные провалы тайги, навалившейся на тракт, переводил взгляд на широкие и могутные спины монаха и кучера и с тревогой думал: «Завезут, язви их, куда-либо в овраг таежный… ухлопают… Этим варнакам убить человека — раз плюнуть…»

Ощупывал рукоятку ножа, торчавшую из голенища сапога, и успокаивал сам себя: «Ладно… в случае чего посмотрим еще: кто кого…».

На рассвете проскакали мимо какого-то займища, приткнувшегося к глубокой и широкой пади.

И по бокам пади и в раскинувшейся меж гор широкой лощине в нескольких местах люди пахали землю.

Всматриваясь в серый предутренний сумрак, Степан с трудом разглядел пахарей, работающих вдалеке от дороги, — это были монахи в своих черных подрясниках с подобранными и подоткнутыми за пояс полами; некоторые — даже в своих островерхих скуфейках.

Около займища тоже бродили монахи.

Степан высунул из возка голову, взглянул на алеющий восток, перевел взгляд обратно к пахарям и подумал:

«Значит, это и есть монастырская каторга…»

Наконец миновали падь. Спустились с гор. Опять потянулась густая и мрачная тайга. Долго тянулась…

А небо все больше и больше светлело.

С рассветом тревога у Степана прошла.

А Петровна сидела в каком-то забытьи; сама не могла понять — спит она или бодрствует.

Из-за далеких гор, покрытых темно-синим ковром лесов, брызнули первые лучи солнца и через широкую реку, изрезанную курчаво-зелеными островами, потянулись к тракту. А когда солнце поднялось высоко над тайгой и стало заглядывать в возок, впереди вдруг послышался рев деревенского стада.

Монах толкнул кучера в бок.

— Стой!

Взмыленные кони остановились.

Спрыгивая с козел, монах крикнул Степану:

— Вылезайте… Будет… накатались…

Степан проворно выбрался из возка и помог вылезти Петровне с заспанным Демушкой. Настороженно он следил глазами за движениями монаха и кучера и, наклоняясь, опять незаметно ощупывал свой нож, поглядывая то на монаха, то на глухую тайгу. Он стоял и не знал, что делать дальше.

А бородатый толстый монах указывал рукой куда-то вперед и угрюмо говорил:

— Вот тут, верстах в трех, село… Суховским прозывается… Идите… Там мужики укажут дорогу на тракт…

Степан вновь почувствовал прилив озорства. Тряхнул своими белыми кудрями и, глядя прямо в лицо монаха, сказал:

— Дорогу эту без тебя знаем, отец… хаживали по ней!

— Ну и ступайте прямо, — буркнул монах, берясь за облучок. — Да в селе-то не засиживайтесь… Ступайте сразу дальше… А то…

— Ладно, отец, — насмешливо перебил Степан. — На выпивку в ваш монастырь больше не вернусь… Не сумлевайся, отец! Живите себе на здоровьице, — день врастяжку, а ночь — нараспашку.

— Поговори у меня! — рявкнул монах, злобно косясь на Степана. — Пришибу как собаку!..

С минуту он мерил злыми глазами Степана, сжимал огромные и пухлые кулаки.

Степан приготовился к защите. Рука его опять протянулась к правому голенищу.

Но монах проворно повернулся, прыгнул в возок и, толкнув локтем кучера, приказал:

— Поворачивай!..

Измученные мокрые кони медленно повернули возок и затрусили обратно к Иркутску.

За ними потянулось небольшое облако серой пыли.

Три дня прожили Ширяевы в Суховском. День и ночь валялась Петровна на сене под навесом крестьянского двора, в котором они остановились. Почти сутки непробудно спала. А когда проснулась да как следует в себя пришла, долго и горько плакала. Степан пробовал утешать ее. Ласковые слова говорил. Но Петровна одно твердила: