Павел Лукницкий - Избранное

— Джирон! Поезжай навстречу отряду. Мы дадим тебе записку. Поедешь?

— Хоп!-Джирон серьезен.

Юдин пишет:

«Командиру красноармейского отряда. Находимся у родни Закирбая. Просим выручить. Памирская геологическая партия, Юдин, Лукницкий, Зауэрман. Пользуйтесь указаниями подателя записки-Джирона. 24 мая 1930г.»

Джирон уезжает в сторону погранзаставы. По одному, по два к нам подъезжают всадники, спешиваются, садятся вокруг нас, молчат. Их уже человек двенадцать. Некоторые, отходя в сторону, перешептываются с Закирбаем.

— У вас еще есть махорка? -обращаюсь я к Зауэрману.

Старик роется; замечаю: пальцы дрожат. В кисете пусто. Даже пыль выкурена давно.

Прошу у Тахтарбая наз-вай-крупитчатый зеленый «подъязычный» табак. Тахтарбай отсыпает щепотку. Мелко крошу две спички, несколько игл арчи, сухую соломинку. Перетираю все в порошок. Свертываю из остатка газетного лоскута «козью ножку». По очереди раскуриваю с Зауэрманом не желающее гореть зелье. Цигарка тухнет.

— Надо раскурить…-медленно говорит Зауэрман. И полушепотом добавляет:-Я думаю, в последний раз курим…

Я прикидываюсь непонимающим.

— Почему в последний?

Тогда, не скрывая дрожи в голосе, старик убежденно и нервно шепчет:

— Ловушка это. Ловушка! Мы никуда не уйдем отсюда.

Юдин слышит, мрачнеет.

— Молчите. Успокойтесь. Это не может быть ловушкой…

Конечно, не может быть. Тут просто какое-то недоразумение. Возможно, красноармейский отряд направился в другую сторону?

Прождав часа полтора и не дождавшись ни отряда, ни Джирона, мы решили ехать на заставу. Все лучше, чем напряженность ожидания. Быть может, проскочим? Отсюда до заставы не больше двадцати-двадцати двух километров. Юдин переговорил с Закирбаем, и Закирбай не спорил. Он даже согласился сам ехать с нами, и это подтвердило его веру в наши слова и его страх перед своими. Мы выехали в сопровождении всех, кто оставался с нами. Это была середина дня.

Еду рысью на неоседланной лошаденке, на остром ее хребте, — на лошади, у которой начисто срезана грива, по крутым подъемам, по таким же спускам, по местности, которая в военных уставах называется «пересеченной» с добавлением «очень» и определением «горная»… Но меньше всего я думал об этом.

Мы ехали снова. Подо мной ходили ребра и острый гребет неоседланной лошаденки. Ноги мои одеревенели, и я, сжимая бока лошади, вовсе не ощущал боли. Мы доехали до спуска в реку Гульчинку. До места нападения на нас оставалось полтора километра.

— Стой!-сказал Закирбай.-Дальше не поедем. Там басмачи.

Мы спешились на открытой лужайке, сели на камни и смотрели на широкие пространства зеленых холмов. Об отряде мы уже забыли и думать. Мы ждали Джирона. Его не было, и мы написали еще одну записку. Ее взялся доставить на заставу один из киргизов.

— Он бедняк, и он не был в банде. Ему можно ехать на заставу, никто не тронет его,-сказал Закирбай.

Записка гласила:

«Начальнику погранзаставы Суфи-Курган. Движемся по направлению к заставе. Есть убитые. Нам взялся содействовать Закирбай. Просим сообщить степень безопасности пути до заставы. Юдин, Лукницкий, Зауэрман. 24 мая 1930 года».

Гонец уехал. Мы сидели и ждали, ждали, собственно, неизвестно чего. Вглядывались в ложе реки, которое было под нами и уходило на север — к заставе. В ложе реки появился всадник. У меня отличное зрение, но и я не мог его различить, а Закирбай сказал:

— Джирон приехал.

Джирон ехал шагом. Мы кинулись к нему.

— Ну что?

— Кызыласкеров нет. Не видал, не знаю. Хотел на заставу ехать, -лошадь устала. Поехал назад.

Все! Записку Джирон передал второму нашему посланцу, которого встретил в пути.

— Там басмачи,-объяснил Джирон.-Ехать нельзя!

Нужно было думать о ночевке. Раньше завтрашнего утра посланец не вернется. Мы очень надеялись, что на выручку нам вышлют отряд. Придется ждать до утра. Только бы не переменил намерений Закирбай. Джирон звал ночевать к себе в Ак-Босогу-двадцать два километра отсюда. Неизвестный старик предложил ехать к нему,-его кочевка недалеко, но очень высоко в горах. Закирбай предложил ночевать в пустующей зимовке, на полпути до Ак-Босоги, в ущелье речки Кичик-Каракол.

Позже я узнал, почему мы так и не дождались отряда. Когда в ночь на 24 мая басмачи отступили от заставы, помощник начальника погранзаставы Касимов позвонил в Иркештам. Он знал, что оттуда к заставе должны выехать три пограничника. Он беспокоился о них и хотел предупредить их, чтоб они отложили выезд. Иркештам не отвечал. Касимов звонил, звонил, но трубка глухо молчала. Касимов понял, что провод перерезан. Тогда десять бойцов с пулеметом выехали искать повреждение. В шести километрах от заставы лежал на земле телеграфный столб. Провод завился двумя спиралями. Пограничники исправили линию и вернулись. Это были те бойцы, о которых сообщила Тахтарбаю цепочка басмаческих дозорных. Это услышав о них, Тахтарбай в панике примчался к нам, сидевшим в кустах арчи, а мы с Джироном и курбашами выехали навстречу отряду.

Понятно, почему мы не встретили никого. Бойцы вернулись на заставу, и Иркештам ответил. Ответил, что три пограничника выехали давно.

Из лощины, на другой стороне Гульчинки, вперед появилась группа всадников. Тридцать? Сорок? Кто это?…

Вместе с Закирбаем мы разом осадили коней. Наши спутники загомонили, вглядываясь вперед.

Басмачи?…

Стоим, смотрим, ждем… Всадники к нам приближаются; остановились, смешались, видимо, изучая на|

Неужели нарвались?

Кто бы это ни был-делать нечего. Двинулись мы, двинулись они-сближаемся шагом.

— Это не басмачи… Киргизы,-медленно говорит Закирбай.

Хорошо. Съехались: мы на левой, они на правой террасах. Между нами ущелье, внизу по ущелью пенит воды Талдык. Стоим лицом к лицу. У троих в руках наперевес — ружья. Начинается спор: они машут руками и шапками, кричат, зовут нас к себе для переговоров. Юдин говорит Закирбаю:

— Мы не поедем, пускай сами едут к нам.

Юдин знает киргизские обычаи вежливости. Уступить должен тот, кому меньше почет. Закирбай мнется. Юдин крепко стоит на своем:

— Я сказал. Так будет. Говори с ними ты, Закирбай.

Юдин, повышая свое достоинство, молчит, не участвуя в препирательствах. Спор затягивается, — тех больше, и они не хотят уступить. Положение критическое, потому что обе стороны озлобляются. Тогда Юдин и я спешиваемся и ложимся на землю в позах непринужденных и ясно показывающих, что мы не намерены сделать ни шагу и здесь пролежим хоть весь день!

Это решает спор. Цепочкой, гуськом они спускаются по откосу, переезжают вброд реку, поднимаются по щелке к нам.

— Драстый! — по-русски говорит первый из них.