Анатолий Шишко - Конец здравого смысла (сборник)

— Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

«Как! — восклицала на другой день умеренная газета, — в то время, как весь мир охвачен одним страхом — потерять солнце, советское правительство продолжает безумно настаивать на борьбе классов и на этот раз снова не хочет протянуть руку врагам, уже даже и не страшным. Пусть русский народ объявит в таком случае недоверие власти, ведущей к гибели, и сам заявит миру о своем желании забыть рознь классовую и национальную».

Но Уоблы иначе посмотрели на дело. На митинге, собравшем несколько десятков тысяч человек, устроенном на поле, приспособленном для игры в бейсбол, оратор кричал в рупор: «Не верьте капиталу. Русские знают, что делают. Пусть потухнет солнце. Мы должны быть до конца верными себе. Берите себе заводы, только револю…» — Трах!!!

Оратор и кафедра поднялись на воздух. Ужасающий грохот, словно выстрел из сотни пушек, хлестнул людей по ушам.

— Полицейские кинули бомбу, — кричали в толпе, — они взорвали нашего лидера.

Толпа с угрожающими криками двинулась к вилле ближайшего миллиардера — хотели на нем сорвать ярость. Но из роскошного парка виллы внезапно взмыл к небу белый аэроплан, и скоро стая таких же аэропланов пронеслась над Нью-Йорком.

— Богачи улетают на юг, — кричали возбужденные рабочие.

Захватили городской арсенал, где находились зенитные орудия. Пушки загрохотали, белые дымки, как шары, обрисовались на небе, но стальные журавли летели высоко и быстро, шрапнели не могли угнаться за ними. Тогда бросились бить стекла в дворцах. Уоблы с рупорами у рта носились на автомобилях.

— Не бейте стекла, товарищи, дворцы теперь ваши… Переселяйте в них вдов и сирот.

Все вдруг забыла о солнце. Заседания советов рабочих депутатов происходили всюду: в кофейнях, на улицах… А по небу все летели и летели аэропланы. К вечеру 26 октября, по сообщению газет, все виднейшие капиталисты со своими семьями улетели на тропики. Из Парижа, Лондона, Пекина были получены подобные же сообщения. Старые умеренные социал-демократы были сбиты с толку. Все происходящее трудно было назвать революцией, однако последствия были как раз такие, каких они ожидали от революции. Атакуемый класс богачей внезапно исчез. Один старый социал-революционер предложил даже искусственно воссоздать этот класс, сосредоточив в руках некоторых лиц крупные состояния. В своем самоотвержении он готов был взять на себя стать одним из таких капиталистов. Небывалое ликование охватило мир.

Мысль о смерти чужда человеку. Разве не радуется умирающий, узнав, например, о получении ордена или о каком-либо другом случайном жизненном успехе. Он мигом забывает, что жить ему осталось несколько часов, он радуется и строит планы, строит их, пока мысли не начинают путаться в его мозгу, тронутом смертью. А разве иногда не обманывает он ожидания врачей, и когда на цыпочках входят в его комнату родные, чтобы взглянуть, не умер ли больной, его застают сидящим перед зеркалом и мылящим дрожащею рукою свои худые давно не бритые щеки. А через месяц он уже бегает по городу, хлопочет и осуществляет планы. Так и теперь. В глубине сознания умирающего мира тлела искра надежды. А вдруг не погаснет это коварное солнце? Огромным успехом пользовались лекции профессора Орлэджа, который говорил о возможности солнцу, благодаря некоторым катастрофическим явлениям на его поверхности, не только возобновить, но еще и увеличить энергию. Были люди, которые начали бояться сгореть заживо. Но пока ясно одно — государства больше нет. Есть единая братская мировая республика, в которой самые культурные страны оказались в руках пролетариата. Капиталисты и аристократы, улетевшие вовремя, свили себе гнездо среди дикарей тропических чащ. Появился сатирический пролетарский роман, описывающий лесную жизнь светских дам в барышень… Описывалась дуэль английского лорда с орангутангом.

И вот в один прекрасный день…

Но тут Пьер Бенуа и Берроуз не могли больше выдержать.

— Это вы виноваты, — кричал англичанин французу. — Вы придали с самого начала роману общественный характер…

— Но я хотел его кончить…

— Я знаю: соединением на Атласских горах Вильямса и Сюзанны… Тарзан должен был бы убить льва и спасти женщин…

— У меня все бы кончилось торжеством мировой монархии.

— Молчать! — кричал Синклер, — художник Лебер окажется тайным большевиком!

Бенуа схватил рукопись, Берроуз тащил ее к себе. Гражданин Чашкин в отчаянии видел, как разлетаются по комнате листочки… Но Синклер внезапно поднял свои револьверы и направил их в Бенуа и Берроуза и…

— Бум-бум-бум… — раздалось в комнате…

Все исчезло…

Осталась комната гр. Чашкина — противная комната, надоевшая комната, маленькая, с едва ощутимой добавочной площадью. Солнце утреннее, то самое, которое…

Но «бум-бум-бум» продолжало раздаваться. Кто-то неистово стучал в дверь. «Я проспал всю ночь, — понял гражданин Чашкин и кинулся отпирать дверь. — Хоть обругаю кого-нибудь», — подумал.

Муж толстой нэпманши в одних штанах и рубашке стоял перед дверью.

— Я думал, гражданин Чашкин, что вы себе умерли! — вскричал он.

— В чем дело?

— Сейчас по телефону звонили из Госбанка… У вас там заложен билет?

— Ну да, и что же?

— Ну, так вы теперь богатый человек! Вы выиграли сто тысяч золотом!!!

Следствие по делу о загадочной драме на Садовой улице 1-го октября в квартире научного работника Аркадия Незнамова не могло установить, было это убийство или самоубийство.

За убийство говорило то обстоятельство, что старенький кавказский кинжал, который нашли в комнате под большим ореховым креслом, оказался принадлежащим сотруднику Центрального Музея, часто бывавшему в этой квартире.

Катастрофа произошла как раз в то время, когда он был в комнате. И крик послышался из той комнаты послетого, как он вошел туда.

Но вся совокупность условий все-таки говорила против его причастности к убийству.

Некоторые завязку драмы относили к средним числам августа, т. е. за полтора месяца до катастрофы, но нельзя же в самом деле встречу действующих лиц считать завязкой. А если допустить невиновность подозреваемого лица, тогда, может быть, станет более понятной роль остальных лиц этой драмы: ведь в обнаруженных следствием письмах с достаточной ясностью вскрылась роль других лиц — Доронина и Фомина, — именовавшихся в семье Аркадия Незнамова дядей Мишуком и Левочкой. Кроме того, причастность к этой трагедии некоего иностранца Миллера также дает возможность делать совершенно определенные выводы.