Сергей Алексеев - Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4

Наступили каникулы. Июнь — самая пора купания, футбола, лело [28] Лело — грузинский национальный вид игры в мяч. , борьбы, лапты. Но июнь сорок третьего мало похож на довоенные каникулы… Какой там футбол!.. Ребят словно подменили.

— Бондойя, сыграем в лапту?

— С ума сошел! А кукурузу полоть?

— Пошли, Нодар, погоняем в мяч?

— Некогда, Сосойя, иду за дровами…

— Отия, зови своих, поборемся!

— Не до борьбы мне, еле ноги волочу…

Мы отлично понимали, что сейчас нам не до игр и забав, но привычка брала свое. Кроме того, очень хотелось хоть на один день забыть про наши нужды и горести, вернуться к счастливым дням беззаботного детства. Бывало, мы собирались на лужайке, разбивались на партии, уже подбрасывался в воздух мяч, но тут то один, то другой из ребят вспоминал про неотложное дело и, помявшись, уходил. За ним уходили второй, третий, и постепенно лужайка пустела… Иными глазами смотрели теперь мы на жизнь своего села, иными глазами смотрело на нас село.

Однажды утром зашла к нам соседка Мака и попросила тетю:

— Кето, дорогая моя, сегодня у меня нади [29] Нади — народная традиция: коллективная помощь, оказываемая сельчанами одному из соседей в той или иной хозяйственной работе. . Одолжи, пожалуйста, твоего Сосойю!

— Иди, Сосо! — сказала тетя.

И я, как взрослый, работал у Маки с утра до позднего вечера, за ужином ел и пил, как взрослый, и напился, как взрослый… И тетя перед сном помыла мне ноги теплой водой точно так, как когда-то бабушка мыла ноги возвращавшемуся с поля дедушке.

…Теплый июньский вечер сорок третьего… Тетя на кухне собралась испечь мчади. Она взяла кадку с мукой, встряхнула, опрокинула ее над корытом. Высыпалось несколько горстей муки. Тетя налила в корыто' теплой воды и стала одной рукой месить тесто. И вдруг я увидел, как в тесто одна за другой капнули слезы…

— Почему ты плачешь, тетя? — спросил я, хотя прекрасно догадывался о причине ее слез.

— Это все, Сосойя, больше нет… — показала она комок теста.

Я промолчал. Тетя вытерла руки и тихо сказала:

— Как нам быть, Сосойя?

— Тетя Кето! — раздалось вдруг со двора.

— Заходи, Хатия! — крикнул я.

Вошла Хатия.

— Здравствуйте!

— Здравствуй, детка! — ответила тетя. — Сосойя, подай Хатии стул!

Я принес треногий стульчик, усадил Хатию, а сам поднялся в оду, прошел в заднюю комнату и остановился у нашего старого семейного сундука. Долго стоял я и раздумывал, потом решительно ухватил сундук за ручку и поволок его вниз по лестнице, затащил на кухню и поставил перед очагом.

— Что это, Сосойя? — удивилась тетя.

— Здесь одежда папы и мамы.

— Ну и что?

— А то, что я продам ее!

— Ты с ума сошел?! — испугалась тетя.

— Сошел. Отвезу в Набеглави и обменяю на кукурузу!

— Слышишь, Хатия, что он говорит?

— Слышу, тетя Кето…

— А что же нам делать? Помирать с голоду, что ли! — сказал я.

— Сосойя! Возьми сию же минуту сундук и поставь на место! — приказала тетя.

Я откинул крышку сундука… Сердце у меня дрогнуло и больно сжалось… Я извлек из сундука кожаный полушубок отца. Каждое лето мы проветривали хранившуюся в сундуке одежду, и никогда ничего, кроме чувства любви и уважения к этому полушубку, я не испытывал. Теперь я вдруг испугался, словно сдирал его с покойника.

— Возьму это, и это, и это! — крикнул я, заглушая подступившие рыдания.

— Не делай этого, Сосо! — взмолилась тетя.

— Возьму, возьму! Плачь сколько хочешь! И сапоги возьму, и брюки, и халат! — кричал я, выбрасывая вещи одну за другой. Вдруг я осекся и замолчал. На самом дне сундука лежало сложенное вдвое розовое платье. Я достал платье, развернул его, потом снова сложил, опустил на дно, положил сверху халат и брюки отца и захлопнул крышку.

— Хорошо, тетя, не плачь… Возьму только сапоги и полушубок… Одолжу у Манасэ Таварткиладзе осла и утром отправлюсь в Набеглави.

Тетя молчала.

— Я пойду с тобой! — сказала Хатия.

Утром, чуть свет, я и Хатия стояли во дворе Манасэ и поглаживали по спине тощего, костлявого осла. Манасэ вертелся тут же, седлал осла и наставлял нас:

— У осла, дорогие мои, длинные уши, но человека он слушает плохо… Осел любит ласку, вежливое к себе отношение…

— Станет еще Сосойя объясняться в любви твоему ослу! — вставила Хатия.

— Не станет, так осел умеет и лягаться! Осел это тебе не лошадь — свистни, она и побежит за тобой… Нет, брат, осел знает себе цену!

— Да ладно, дядя Манасэ, осел есть осел!

— Нет, дочка, не так! Наполеон, скажу я тебе, покорил Египет благодаря ослам! А бои на Кавказе? Не будь ослов, кто бы тащил пушки и боеприпасы через скалы? Автомашины? Или лошади? Так что…

— А если предложить тебе обменять осла на хорошую лошадь… Согласишься? — спросил я.

— Что я, осел, что ли? Ишь ты! Осла на лошадь! Да я, если хочешь знать, этим ослом и живу!.. Все, готово! — Манасэ отступил на шаг, критическим взглядом оглядел оседланного осла, потом добавил: — Вдвоем на него не садитесь, он этого не любит, обязательно сбросит вас! Садитесь по очереди… Если он заупрямится, не бейте и не понукайте его! Он этого не любит!

— Не волнуйся, дядя Манасэ, все будет хорошо! — успокоила его Хатия.

— В тебе-то я уверен, умница моя, но вот твой отец, видно, спятил! Доверить ребенка Сосойе — сумасшедшему!

— Ничего, дядя Манасэ, ничего с нами не станет!

— Ну ладно, счастливого вам пути!.. Значит, договорились, Сосойя: плата за осла — полпуда кукурузы. Так?

— Так, дядя Манасэ, так!

— Ну, с богом!

Мы завернули к Хатии. Дядя Виссарион битый час слезно умолял меня оберегать Хатию, потом снял со стены двуствольную «централку»:

— Прихвати-ка ружье, Сосойя, авось найдется дурак, даст за него пуда полтора кукурузы…

Наконец мы тронулись. Дядя Виссарион проводил нас до околицы и стоял там, пока мы не скрылись с глаз.

В те времена осел в Гурии считался такой же диковинкой, как и иностранные туристы… Мы шагаем по шоссе, ведущему в Набеглави, и вся детвора встретившегося по пути села с гиканьем несется за нами. Мне стыдно, я огрызаюсь на детей. Осел — ему-то начхать на всех — топает себе, смешно шевеля ушами. Хатия восседает на осле, как царица Тамара на белом скакуне, и блаженно улыбается.

— Что им нужно, Сосойя? Они что, осла не видели? — спрашивает Хатия.

— Отстань, ради бога, а то пошлю тебя обратно домой!

— Вернусь, если хочешь…

— Сиди и не болтай много!

— Сосойя, может, остановиться у кого-нибудь?

— У кого ты здесь остановишься? Село беднее нашего!

Мы наконец миновали село и вздохнули свободно.

К вечеру вступили в Набеглави. Я остановил осла у первых же ворот и крикнул: