Николай Балаев - Ураган «Homo Sapiens»

— Двумя руками «за», — сказал Караев.

— С формулировкой: «Государство доверяет осваивать…» — сказал Человек Дела Дима Зимин.

— А что? Прекрасная формулировка. Такой принцип поможет сохранить природу ближе к первозданному виду. Хоть относительно.

— Конечно, предложение Комарова о волевом сильном срезании лимитов на горючее — не окончательный рецепт, но повод к размышлению. Так я понимаю?

— Естественно.

— А как завопят во всех инстанциях начальнички, те, что любят рыбалку и охоту за счет государства! Содом будет и Гоморра!

— Да. Но я хотел подчеркнуть, что именно здесь надо ставить один из основных заслонов массовому браконьерству по всему Крайнему Северу. Ведь воспитательная работа — дело длительное, а время уже не терпит. Если бы Госплан знал, сколько горючего уходит на увеселительные поездки, напрямую связанные с грабежом природы, — там бы у всех волосы дыбом встали. Практически на любом предприятии горючего избыток даже сейчас, после некоторых робких сокращений лимитов. И избыток этот руководителями зачастую закладывается в план умышленно как заначка на личные нужды…

Сигаретный дым плотно висел над столом. Михаил взял фужер, отошел к окну и открыл форточку. Серый воздух заструился на пол. Сквозь запотевшее стекло золотыми пятнами светили уличные фонари. Дело, конечно, не в любви к Северу. Дело в том, чтобы каждый честно вершил свою работу. Есть на базах нормировщики, но кто и когда видел и их и экономистов на трассах? Тысячи рабочих часов списываются на пурги, а в это время машины стоят десятками по Чаунской губе, а водители ловят корюшку. Прав Гуров, с такой техникой ссылаться на заносы — преступление.

— …вон из Валькарайского совхоза уже десять лет, за четыреста километров, практически по бездорожью, ходят в Пээк два стареньких ЗИЛ-157,— в унисон с мыслями Михаила сказал у стола Папа Влад. — Что, в них особенные люди? Обычные, только с нормальным чувством ответственности.

Подошел Дима, уставился лбом в мокрое стекло и сказал:

— Ты, Комаров, приезжай к нам, покажу настоящих браконьеров. Сейчас он качественно новый пошел, руководящий. Всех знаю.

— Если всех, помоги найти одного.

— Будет сделано, — сказал Человек Дела. — Фамилия?

— Так я и сам могу, — засмеялся Михаил.

— Да-а, — Дима помотал головой. — Сморозил… Каков собой?

— Длинный, худой… Лоб высокий, челка до бровей, прямая… нос, как сказал один товарищ, — утиный. Глаза серые. Светлые глаза. Оловянные. Ружье… но по ружью искали, видно — не его. Балок рыбацкий, над дверью крылья ворона и совы. По рукам — тракторист.

— В лесу кудрявая береза, — сказал Дима. — У нас девяносто процентов — трактористы. За соломинку хватаешься. Ладно, поищем соломинку с оловянными глазами. А у нас, точно?

— Процентов на семьдесят.

— Инспектор, ты молодец! Иди туда, не знаю куда, принеси то — не знаю что. Давно не читывал сказок. Попробую… А теперь пойдем, выпьем мушкетерского!

Вот бывает: идут дела тихо, спокойно, ясной чередой. В основном кабинетные: бумажки, звонки, комиссии, лекции. И вдруг налетает полоса на первый взгляд стихийных, незапланированных событий, думал позже Михаил. Но если вникнуть, то ничего незапланированного, а тем более стихийного, в них нет. Просто количество проделанной, почти невидной, однообразной работы дало результат и цепочкой ярких взрывов перешло в новое качество.

Накануне новогоднего праздника позвонил Афалов, директор прииска «Светлый», поинтересовался здоровьем и настроением, поздравил с наступающим, а потом сообщил, что ночью через поселок в сторону реки Теплой прошли вездеход и трактор с балком. На рыбалку, больше некуда. Ичуньцы. Конец года, отгулы у многих, да два дня праздничных. Что будем делать?

Решу, позвоню через час, обещал Михаил. Генка на «Ичуньском» в командировке, завтра должен вернуться. Как же он выпустил рыбаков на Теплую?

Пока Михаил обдумывал сообщение Афалова, в дверь постучали, и на пороге возник парень в модном пальто, узеньких брюках и нерпичьей финской шапке. На ногах лаковые ботинки. Михаил пригляделся и узнал с трудом:

— Рультын! Неужели ты?

— Я.

Хотя и давно был знаком Михаил с бригадиром, но всегда видел в тундре, в меховой одежде. Разительная перемена, да-а…

— Тебя хоть сейчас в столицу, на улицу Горького.

— А я оттуда, — Рультын засмеялся.

— Неужели? В отпуске был?

— Нет. По делу: орден получал, — Рультын расстегнул пальто, на груди блеснул новенький орден Трудового Красного Знамени.

— Вот это да! Поздравляю! — Михаил пожал узкую крепкую руку. — Как столица? Первый раз был?

— Первый. Краси-иво! А сейчас сижу в порту, рейс к нам через два дня. Думаю: может, инспектор полетит? Вот пришел звать.

— С удовольствием бы. Давно надо в совхоз, да сейчас не могу, дело приспело. На вашей, кстати, территории.

— У нас тоже дело, — сказал Рультын. — Горняки на речке Номкэн в зимних ямах ловят.

— Номкэн — Теплая? Вот так совпадение! Чьи горняки?

— Не говорят. Два раза приезжали, на тракторах и вездеходе номера сняты. Фонари под лед опустят и дергают. Один раз мы прогнали, а все время как уследишь? Работать надо. У нас теперь в стаде четыре тысячи голов.

Еду, сразу решил Михаил. Сейчас. За праздники там натворят.

— Бригада твоя далеко от ям?

— На оленях два часа.

— Километров семнадцать… Поедем? Отвезу прямо к жене.

— Какомэй! — обрадовался Рультын. — Спасибо! На центральной усадьбе делать сейчас все равно нечего, надо сразу в бригаду.

— А мне только сообщили: эти рыбачки опять к вам подались, на ямы. Иди, собирайся, подъеду к гостинице.

Рультын убежал. Михаил позвонил Афалову, обещал к ночи быть. Потом попросил телефонистку дать «Ичуньский».

— Сижу в гостинице, — сказал Генка. — Обстоятельства такие.

— Какие?

— Не телефонный разговор.

— Так. Что за рыбаки ночью ушли с прииска?

— Не з-на-аю.

— А для чего ты там неделю? Я говорил, свяжись с председателем поссовета Редько, свой мужик, во всем поможет.

— Ходил, он в командировке.

Михаил помолчал. Жаль. Редько еще с Михеевым контачил, очистные вместе пробивали.

— Тогда так. Домой не собирайся. Часов до девяти… Понял?

— Понял! — Генка оживился, голос выражал явное нетерпение. У Михаила на языке вертелись вопросы, но он смолчал. Телефонистка «Ичуньского» может быть женой, сестрой, знакомой человека, которому не надо знать планов инспекции. Да. Он положил трубку.

Накатанный зимник легко стелился под гусеницы, и стрелка спидометра прилипла к цифре «30». Шел четвертый час дня, быстро густела мгла. Над грядами сопок таяла полоска дневной зари, точно кто-то вел мокрой кисточкой, стирая бледную розовую акварель. Около четырех истлели последние мазки, по тундре разлилась непроницаемая темень, но тоже быстро истлела, и все вокруг накрыла лучистая северная ночь.