Николай Балаев - Бурый призрак Чукотки

Следующая зима близилась к завершению, а ничего нового нам узнать не удалось. Клубок истории о таинственных «солнечных птицах» словно закатился в какой-то овражек, и кончик путеводной нитки, состоящей из конкретных фактов, запал в его дебри. Мы и так и сяк дергали «клубок» новыми расспросами, но увы…

Однако, памятуя древнее «ищущий да обрящет» попыток не оставляли. И в разгар весенней корализации были вознаграждены.

Веснами в оленеводческих совхозах проводится выбраковка, и формирование товарного стада. Зоотехники и ветеринарные врачи с десятком рабочих объезжают бригады, в каждой сооружается легкий кораль и двух-трехтысячное стадо в течение нескольких дней пропускается через него. Опытные оленеводы и специалисты осматривают животных, выбраковывая непригодных для воспроизводства. Работа трудоемкая, тяжелая, проходит на открытом воздухе, а в марте, да и в апреле гуляют по долинам горных тундр жгучие ветры с температурами в тридцать и ниже градусов.

Сильные морозы той весной заставили руководителей совхоза поставить кораль рядом с перевалбазой и обработать в нем по очереди стада сразу трех бригад: половину совхозного поголовья. Удобно же: настоящий дом под боком, ночевки в тепле, в свободную минуту можно забежать и выпить кружку горячего чая, памятуя древнюю русскую поговорку о том, что тепло не в шубе живет, а в животе.

Ну а по вечерам всякие ходили разговоры за широким столом. И каких только историй не услышишь! Как-то и я выложил рассказ старого пастуха. Все притихли.

— Живут байки, но такие… — наконец ехидно начал один из молодых механизаторов, но его перебил другой голос.

— Пультын прав! — к нашему изумлению твердо сказал разъездной фельдшер Гладков. — Я их тоже видел и держал. — Он вытянул над столом руку и сложил ладонь лодочкой. Какими-то до того уверенными и обычными были и слова и этот жест Гладкова, что все невольно попытались заглянуть в ладонь: а вдруг там и сейчас притаилась таинственная Кайпчекальгын?

— Где? — только и смог спросить я. — Где это было?

— Да на речке Энматгыр, километрах в тридцати от моря. Там бугры невысокие, речка их прорезает, и получаются крутые обрывы. Ехали мы в шестую бригаду: Пультын, Телетегин, я. На чаевке Пультын и рассказал, а Телетегин подтвердил. Приехали к обрывам, полезли с Телетегиным, нашли норы. Он в двух пошуровал — пусто. А из третьей достает. Подул на перышки, поднес к уху, потом мне дал. Я повертел: серенькая, вроде мороженая. Но поднес к уху — сердце стучит. Редко, но стучит. Прав Пультын.

— Что ты с ней дальше сделал?

— А ничего. Отдал Телетегину, а он на место положил, снежком дырку припорошил. Попили чай и поехали дальше.

Я смотрел на него во все глаза. Человек был рядом с необычным. В руках его держал! И никаких эмоций. По крайней мере, сейчас. Но это, наверное, по прошествии времени… Или нет?

— И ты не удивился? — спросил я. — Ведь наверняка нигде не читал об этом, не мог не знать, не чувствовать хоть, что видишь необычное…

— Ха — удивился! Меня другие заботы гнали по тундре: в бригаде ждали трое больных, двоих надо было срочно вывозить в стационар…

— Ну а потом? Вспомнил хоть?

— Вспомнил… Вот сейчас.

— А место? Найдешь?

— Речку искать нечего, она недалеко от центральной усадьбы в море впадает, за избой Вельвына…

О! Так это то самое место, о котором поведал старый пастух. Вот и подтверждение его правдивости.

— …а точное место на речке… можно попробовать, — продолжал Гладков. — Хотя не гарантирую. Но Телетегин-то в бригаде, он покажет наверняка.

— Телетегин далеко, — сказал я.

— Так и речка тоже. А там они рядом.

Действительно. Вот он, шанс. Но нужен транспорт.

— Назарыч, — сказал я главному зоотехнику, — вездеход дашь?

— Смеешься? — изумился главный. — Да ты посмотри на них — оба на ладан дышат. Дай бог без поломок корализацию закончить, людей в поселок вывезти. А там оба в ремонт, а там летовка, а там… Ну производство же… Не-ет, выше ушей не прыгнешь.

— Это Брумель не мог, — кто-то за столом хмыкнул. — А сейчас научились — ногами вверх.

— Мне уже за пятьдесят — ногами вверх прыгать, — сказал Назарыч. — Не-е, — не уговаривайте… — Он помолчал и раздумчиво продолжил: — А вообще интересно… Но сейчас вездеход — не могу… Давай вот что — отложим это дело на следующую зиму. Да и весна уже по календарю: чего сейчас докажешь? Оппоненты завопят — по весне прилетели!.. — Он повернулся к Гладкову: — Когда видел?

— В феврале.

— Во, другое дело — зима! Тут весенний козырь против нас отпадает. Да, надо брать календарные зимние месяцы. Чтобы официально. Прицепок будет и без этого много, я на Чукотке давно-о, этот край находками не скудеет, но судьба их разная. Насмотрелся. Вот следующей зимой, в декабре, поедем на просчет и заодно соорудим это дело. И погоды в декабре устойчивее. Согласен?

Я вздохнул: опять задержка. Но в словах Назарыча светила разумность.

— Согласен… А ты сам про этих птиц не слышал?

— Говорили старики. Тут всего наслушаешься, а за работой забываешь, да и не берешь в голову эти рассказы серьезно. Ценишь, как байки с устатку, для бодрости, под кружку чая. Гор-то вон какая мешанина, дичь, глушь… Если поспрашать народ, и про живого мамонта можно услышать, и про красного медведя, величиной чуть не в дом, да еще с жирафьей шеей… Про дикого лохматого человека, ворующего из яранг женщин… Много чего рассказывают. Да вот есть как будто тут Нутэнут, страна где-то в горах, там эти птицы и обитают. И не только они, а и зверь объявился какой-то водяной, с пушистым хвостом. Птица белая там зимой летает, но не сова… А Кайпчекальгын… Жаль, что не можем сейчас махнуть враз. Сделал — и точка.

«Враз махнуть»… Я улыбнулся. Старые кадры северян все были немножко авантюристы в хорошем смысле этого слова. Все решительны, бескомпромиссны и романтичны. Они годами довольствовались палаткой, минимумом самой простой еды и с благоговейным трепетом чтили ПРИКАЗ. Когда они получали приказ на действие, их ничто не могло остановить. Они не канючили «законное», не отписывались, не охали, они начинали ДЕЙСТВОВАТЬ.

Это сейчас новая волна «покорителей Севера» долго и нудно выясняет размеры зарплаты, премий, квартир, прежде чем приступить к началу всех начал, к тому, что сделало в природе человека — к работе. А когда приступил, тут уж считает, что сделал обществу одолжение. А раз так, то поставил его в подчиненное положение. Личное лезет из каждого поступка и слова.

А у старых кадров был не затуманенный личным кругозор. Даже из низинных, забитых нудными беспросветными тучами долин, сознание их всегда поднималось на вершины, где они четко ощущали, как на плечи их опираются теплые руки Родины…