Самуил Гордон - Избранное

— Какой вы смешной человек. С чего вы взяли, что я собираюсь тут кружить кому-нибудь голову?

— Я, слава богу, не слепой. Думаете, не заметил, какие взгляды по дороге к горному седлу вы бросали на женщин? Я, например, свою жену одну на курорт не отпущу. — И словно речь шла о ком-то из его близких, строго добавил: — Зинаиду Игнатьевну оставьте в покое. Один раз она, говорят, уже натерпелась от одного из отдыхающих. Звали его Борис Борисович. Я его уже не застал. Он, говорят, весьма красивый мужчина и не старый, средних лет и страшно образованный. Профессор. Он так влюбился в нашего доктора, что словами не передать. Почему у них ничего не вышло, никто не знает. Кто говорит, что она не захотела отбивать у другой женщины мужа, кто говорит, что не настолько его любила, чтобы согласиться выйти за него замуж, но кончилось тем, что Борис Борисович уехал из санатория на несколько дней раньше срока.

— Не волнуйтесь, я не уеду отсюда даже и на полдня раньше. Я таких вещей уже не боюсь. Я и в юности не терял головы, как ваш Борис Борисович, чего же мне теперь бояться? Вот уже скоро десять лет, как я вольная птица, и пока ни в кого еще не влюбился настолько, чтобы потерять голову, а красивых женщин, в кого можно было влюбиться, хватало.

— Это мне понятно. Но встречается… Во всяком случае, предупредить я вас обязан был.

— Благодарю.

Сказал это Гарбер так, что Зайцев не мог воспринять его ответ иначе как искреннюю благодарность за желание уберечь его от опасности потерять голову.

Ровно в половине одиннадцатого, как сказано было в приглашении, Гарбер постучал в кабинет врача.

— Чуточку подождите, — отозвался за дверью приглушенный женский голос. — Я занята.

Александр присел на кожаный диван напротив кабинета и через несколько минут принялся, как обычно, когда ему приходится ждать приема в каком-нибудь учреждении, складывать слова из букв, составлявших надписи на стенах и дверях кабинетов. Эта игра всегда захватывала его. Сколько он помнит, ему пока еще ни разу не удавалось найти даже в самых длинных настенных надписях все буквы алфавита, чтобы сумел он сложить из них любые слова, какие бы ему ни пришли на ум. Придумывал только существительные. Все остальные слова в изобретенной им игре не годились. Какой бы маленькой ни была надпись, Александр не сдавался, пока не складывал, по меньшей мере, десять существительных. Меньше десяти означало: то, что он при этом задумывал, не исполнится.

Из букв на табличке «Кабинет врача» Александру удалось составить тринадцать существительных, а коль так, ему тут же захотелось довести их число до круглой цифры, до пятнадцати.

Но как Гарбер ни был увлечен тем, что переставлял так и сяк буквы таблички, стараясь сложить из них еще два недостающих слова, ему все равно не удавалось подавить в себе нетерпение, с каким он шел сюда. Ему хотелось взглянуть на доктора, в которого так влюбился профессор Борис Борисович, уехавший из санатория раньше времени, после того как она не пожелала больше с ним встречаться. Неужели сосед его по комнате на самом деле думает, что ему, Александру, грозит подобная опасность, и поэтому счел нужным заблаговременно предостеречь его? Роман может быть абсолютно спокоен. С ним, Гарбером, ничего подобного не произойдет, даже если эта Зинаида Игнатьевна еще красивей и привлекательней, чем описал ее Роман. Он уже не в том возрасте, когда доверяются только чувству. В его годы преобладает холодный рассудок. Гарберу вообще казалось смешным, когда люди его возраста гуляли с молодыми женщинами и ссылались при этом на пушкинское «Любви все возрасты покорны».

Он, Гарбер, не рискнет сказать, что он исключение, ему, конечно, нравятся красивые женщины. Но ни в одну из них, как сейчас он понимает, не был он всерьез влюблен. Быть может, потому, что ему легко удавалось влюбить их в себя, а ко всему, что дается ему легко, он легко и относится. Эту слабость, которую он до сих пор не до конца еще изжил в себе, первой заметила в нем Найла и первой ему на нее указала. Нет, не из-за этой своей слабости разошелся он с Ханеле и Наталией. По сути, это они разошлись с ним. Правда, он не делал из этого большой трагедии. Наверное, потому, что не он, а они, и Ханеле, и вторая его жена, Наталия, поторопились с женитьбой. Но мужем он был верным. Сойдись они опять, к примеру, с Наталией, у нее не было бы оснований упрекать его, как упрекал тогда Николай Дмитриевич Зубов, будто он что-то от них скрывает. Тая ведь никогда не была его женой, хотя они и могли бы стать мужем и женой, поведи она себя с ним в тот раз в общежитии по-другому. А Найла? Он не стал бы отрицать, что был с ней близок, что у нее от него ребенок, но Найла никогда не считала его своим мужем.

Гарберу не перед кем оправдываться. Он вольная птица. Уже десять лет, как вольная птица. Ему, конечно, давно уже следовало бы жениться. Однажды к тому уже шло, но она оказалась разведенной. Ныне развод — обычное дело. Ему помнится с юности, что у них в городе развод был редкостью. На разведенную женщину смотрели с подозрением, как на женщину со скрытым пороком. Разведенной было гораздо труднее выйти второй раз замуж, чем вдове, хоть будь разведенная и моложе, и красивей. Глупый это, конечно, предрассудок, но отделаться от того, что впиталось в тебя с детства и юности, не так-то просто.

Дверь кабинета наконец открылась, и оттуда вышел маленький человек в больших очках. Александр хотел спросить у него, как зовут врача, — совсем вылетело из головы ее отчество, — но в ту же минуту из кабинета послышался громкий голос:

— Входите!

Гарбер наскоро, обеими руками пригладил еще густые волосы с мальчишески беззаботной улыбкой, которая как бы вросла в складки его продолговатого лица, ступил в кабинет.

— Присаживайтесь, — доктор показала на свободный стул, не поднимая глаз от тетради, куда записывала что-то.

Александр едва удержался, чтобы громко не рассмеяться. Да, сосед его не так прост, как кажется. Он, видно, тертый калач, любит людей разыгрывать.

Первое, что отметил Гарбер, войдя сюда, было то, что женщина в белом халате с пятнами йода на рукаве гораздо старше, чем описал ее Зайцев. Ей наверняка могло быть больше сорока. Глаза у нее почти без ресниц, голые, лицо вытянутое, бледное, словно его сроду не касалось южное солнце. Но голос у нее как у молодой девушки.

— Ваша фамилия? — словно пропела она, отрывая глаза от тетради.

— Гарбер Александр Наумович.

Она полистала бумаги на столе и повернулась вместе со стулом к пациенту.

— У меня еще нет ваших документов. Я сейчас выясню. Дайте мне, будьте добры, свою санаторную книжку.

— У меня ее нет.

— Когда вы приехали?

— Сегодня ночью.