Владимир Малыхин - Наследник

говорить, скорее бы на фронт. В своем карманном годовом календаре он стал зачеркивать каждый

прожитый день. Но, черт возьми, как же их еще много оставалось, этих дней и ночей!.. Но в письмах

Виктор никогда и словом не обмолвился о своем житье-бытье и настроении. Наоборот, все его письма

были розовыми, безоблачными и даже не без юмора. Со временем он стал замечать, что ставя точку в

таком жизнеутверждающем и бодром послании, он и на самом деле чувствовал себя лучше и

уверенней. Слова, которые шли у него от рассудка, каждый раз все больше и больше утверждали его в

том, что все должно стать именно так, как он пишет. Писать такие письма стало для него

необходимостью, они помогали ему обретать себя.

* * *

Большинство преподавателей училища были коренными ленинградцами. Это были кадровые

военные интеллигенты, любящие и отлично знающие свое дело. У всех у них были прозвища,

которые они, по словам старожилов училища, привезли с собой из Ленинграда. Как эти прозвища

стали известны курсантам военных лет, одному богу известно, то ли по курсантской цепочке — от

выпуска к выпуску, то ли виной тому — старики каптенармусы. Так или иначе, но прозвища эти были

по точности воистину артиллерийскими, не в бровь, а в глаз...

Самыми любимыми преподавателями были Тактик и Артиллерист. Майор, преподающий тактику,

любил блеснуть своим знанием истории и эрудицией и, очевидно, потому звался Ортодоксом. Он

очень следил за своей внешностью и был по-офицерски элегантен. Однажды Виктор на его занятии

вызвался определить по карте координаты условного противника. В ответ услышал его грассирующий

голос:

— Побойтесь бога, друг мой! Ведь огел не ловит мух. Расскажите-ка лучше нам о погядке

гасположения дивизиона в случае пгогыва двух взводов вгажеских танков.

От него они услышали и такую, сказанную к подходящему случаю, историческую справку из

Петровского решпекта о параде: "...а сзади идут каптенармусы, лекаря, костоправы и прочая

нестроевая сволочь..." — Что касается меня, — сказал, улыбаясь, майор, — то я на месте Его

импегатогского величества заменил бы последнее слово более лояльным — "Гать" (Рать).

Часто он повторял им слова Максима Горького о том, что талант — это вера в свои силы. — В бою

это особенно важно, — говаривал он. Они любили его уроки и в классах, и в поле.

Артподготовку преподавал им майор с мушкетерскими усиками и бородкой по прозвищу Арамис.

Выражаться он любил высоким штилем":

— Артиллерия — это математика, баллистика, техника! Артиллерист должен иметь точный глаз

художника и острый слух композитора. Он должен метко разить врага и по слуху определять мелодию

сражения. А слуховой эффект массированной артподготовки, когда на километр по фронту бьют сто-

двести орудий! Это же Бетховен! А вспомните артиллериста Наполеона! Его залп по Тулону спас

революционный Париж! Это же апофеоз артиллерийской науки побеждать!

Будучи урожденным ленинградцем, он очень любил свой город и прекрасно знал его историю.

Однажды он сказал:

— А знаете ли вы, товарищи курсанты; что Великая Октябрьская революция тоже началась с

артиллерии. Да, да! Именно так! Двадцать пятого октября семнадцатого года в двадцать один час

сорок пять минут по приказу Военно-Революционного Комитета канонир по фамилии Смолин

произвел холостой выстрел с Катерининского бастиона Петропавловской крепости. Это был

условный сигнал. Вслед за ним последовал второй выстрел из шестидюймовки "Авроры ", который

был уже сигналом к штурму Зимнего.

* * *

Весь август стояла удушливая жара, нещадно пекло солнце, словно намеревалось спалить и без

того уже поникшие, пожухлые степные травы и вконец осушить жалобно журчащие по овражкам

мелкие ручейки. В тот день первый взвод третьей батареи был на полевых занятиях по тактике. Их

проводил Ортодокс. Курсанты под "огнем противника" оборудовали огневую позицию и

наблюдательный пункт батареи, рыли ровики для укрытия и снарядов, тянули катушки связи... Кителя

и пилотки у них были мокрыми от пота, песок хрустел на зубах, набивался в сапоги и за воротник,

лица обгорели, мучила жажда. Сам Ортодокс тоже выбился из сил. Он даже позволил себе

расстегнуть на гимнастерке пару верхних пуговиц и на глазах курсантов стянуть сапог и перемотать

взмокшую от пота портянку. Это было настолько необычно для выносливого и всегда элегантного

майора, что даже валившиеся с ног от усталости курсанты повеселели: "Если уж сам Ортодокс

"дошел", значит скоро "отбой". Но пунктуальный майор дал команду "отбой" лишь тогда, когда

задуманный им план занятий был выполнен по всем пунктам. Приказав помкомвзвода построить

взвод, он, вытирая лоб аккуратно сложенным носовым платком, поблагодарил курсантов за усердие

на занятии и, как всегда, не удержался от исторической справки: — Вы сейчас, товагищи кугсанты, —

устало пошутил он, — напоминаете мне сувоговских чудо-богатыгей после их гегойской атаки

Чегтового моста... Всегда помните слова нашего великого полководца: Тяжело в учении — легко в

бою. — Разбор занятий он пообещал провести в следующий раз. — А сейчас газгешаю заслуженный

вами пегекуг с дгемотой, после чего товагищ стагшина поведет вас на не менее заслуженный вами

обед.

С этими словами он, прощаясь, картинно приложил кончики пальцев к козырьку фуражки. Перед

тем, как выйти на проселочную дорогу к училищу, Ортодокс долго отмывал свои пыльные хромовые

сапоги в протекающем неподалеку мелком и мутном ручейке.

После его ухода курсанты сбросили кителя, стащили запыленные сапоги, расстелили потные

портянки и распластались на траве. Виктор лежал на спине, закинув руки за голову и глядел в

бездонное голубое небо, по которому медленно плыли кудрявые облака. Глаза слипались, хотелось

уснуть, но он старался бороться со сном, уплывая мыслями домой, в детство. Ему вдруг вспомнились

слова песни двадцатых годов, которую иногда в часы дружеского застолья любил завести Георгий

Николаевич: "Как родная меня мать провожала". Виктор тяжело вздохнул, вспомнил, как провожали

его на вокзале мать и Маша и повернулся на бок, мечтая вздремнуть самую малость. В этот момент он

почувствовал толчок в плечо. Толкал его лежащий рядом Илья Глейзер:

— Витька, гляди, — проговорил он, — чтоб я умер, если сюда не топает наш Жмурик...

"Жмуриком" они называли нового командира взвода, молодого лейтенанта с вечно прищуренным

взглядом. Он окончил недавно это же училище и был оставлен здесь в должности командира

курсантского взвода. Поговаривали, что причиной тому было его родство с одним из штабных чинов в