Виктор Баныкин - Лешкина любовь

Женька раздумчиво почесал затылок. И все с тем же притворным безразличием сказал:

— Ей-ей, что-то нет охоты.

Чуть помолчав, прибавил, кивая на ведра:

— Да и время не подходящее. Воды бочку — тресни, а натаскай. Бабушка стирку затеяла.

Братья переглянулись. И снова дружно выпалили:

— А у нас ведер нет? Чай, подмогнем!

— Мы мигом! Сбегаем за ведрами, и мигом натаскаем твою бочку!

Женька намеревался отказаться от помощи братьев Хопровых, но не успел и слова вымолвить.

Минька и Гринька, обгоняя друг друга, рысью помчались к себе во двор.

В одной руке у Сереги бутерброд с колбасой, в другой — эмалированная кружка с чаем, а на коленях толстая растрепанная книга. Книгу эту без начала и конца он выпросил у бетонщика Кислова. И вот уже который вечер зачитывался описанием рискованных похождений отважных, никогда не унывающих мушкетеров.

Напротив Сереги за шатким столишком ужинал не спеша, основательно степенный Анисим. Прикончив миску вареной в мундире картошки, он аппетитно тянул теперь из такой же, как у Сереги, кружки крутой кипяток, изредка бросая в рот стеклянные карамельки-подушечки. Обжигался, фыркал, жмуря блаженно васильковые, не омраченные невзгодами глаза.

— Серега, — уже в третий раз окликнул Анисим товарища по комнате, — у тебя, чумной, закрайницы ледяные в кружке наросли!

Но Серега и ухом не повел.

— Почаевничал бы со смаком, а потом баловался бы книжкой, — ворчал осуждающе Анисим, отрезая от папошника внушительный ломоть. — Ни малейшего проку организму человеческой личности от этой рассеянной еды. Напрасный перевод пищи.

Бетонщик Кислов, отдыхавший на койке после ужина — он раньше других вылез из-за стола, — спросил Анисима, приставляя ладонь к уху: — Чего ты все долдонишь?

— Лежи себе, глухарь! — отмахнулся Анисим от Кислова. Отпив из кружки, продолжал все так же рассудительно: — А по мне эти книги… какая от них конкретная польза? Никакой! Газеты там — туда-сюда. В газетине про всякие новости мирового кругосветного масштаба можно прочесть. Или происшествия. Да только не часто происшествиями нас балуют.

Анисим вновь наполнил кипятком кружку, вытер полотенцем отрочески малиновое — колесом — лицо. И лишь собрался спросить Кислова, много ли у того в объемистом чемодане еще всяких романов, как дверь резко распахнулась и на пороге появился Урюпкин — черномазый дикоглазый красавец с нервными тонкими губами.

— Там грамотея нашего спрашивают, — сказал он зычно, презрительно ухмыляясь.

— Кого надо? — переспросил Кислов.

— Па-авторяю: ученого мужа… какой-то пащенок вызывает!

Анисим подошел к койке Сереги, потряс его за плечо. Серега поднял на Анисима глаза — всегда грустновато-тихие, затененные пушистыми ресницами.

— К тебе кто-то пришел, — сказал Анисим.

Положив на кровать книгу, а кружку сунув на стол, Серега, дожевывая бутерброд на ходу, направился к двери, не замечая кривляний Урюпкина, отдающего ему честь.

По узкому коридору, полутемному даже днем, шофер шагал по-солдатски размашисто.

На лавочке у входа сидел, болтая грязными босыми ногами, Женька. Завидев показавшегося в дверном проеме Серегу, он спрыгнул на землю и сказал, сказал не бойко, но и не боязливо:

— Здрасте!

Женька обещался забежать в общежитие к шоферу к концу недели, а вот нате вам — прискакал раньше.

— Привет, — кивнул Серега, хмуря слегка брови, — больше от смущения и радости: нашлась же на свете хоть одна живая душа, которой он стал нужен!

— Я… я не помешал? — тоже тушуясь вдруг, проговорил с запинкой Женька.

— Не-е, — протянул Серега. И спросил ни с того ни с сего: — Есть хочешь?

Пунцовея, Женька решительно затряс головой.

— Я показать что-то тебе хочу.

— Тогда пошли в нашу халупу.

Женька вновь мотнул головой.

— Лучше… пойдем куда-нибудь.

Помешкав чуть, Серега сказал:

— Обожди тогда минутку. Я сейчас.

И скрылся в дверях. Женьке слышно было, как тяжелый на ногу Серега шлепал по хлябающим половицам сумрачного коридора.

Когда немного погодя Серега вышел из барака с газетным свертком в руке, они, не сговариваясь, зашагали по пыльной, разбитой грузовиками дороге. Барак этот, на скорую руку сооруженный под общежитие для строителей, стоял при дороге — между Ермаковкой и возводимыми корпусами санатория.

Вначале и Серега, и Женька чувствовали себя как-то неловко. После происшествия в котловане это была всего-навсего вторая в их жизни встреча — взрослого и мальчишки, совсем еще недавно даже не подозревавших о существовании друг друга.

Первым нарушил смущающее молчание Женька. Легонько потянув Серегу за рукав клетчатой рубашки, он сказал:

— Пойдем лучше через Галкин колок. А то по дороге скучно как-то.

— А куда? — спросил шофер.

— Махнем давай… знаешь куда? К Ермакову ерику. Там Уса не такая, как тут.

Оживляясь, Женька сбежал с дороги на худосочный пропыленный мятлик.

— Я тебе сейчас дуб старый покажу. Его молния обожгла. А на вершинке гнездо коршуна. Да вот как санаторий тут заладили, коршун бросил гнездо. Наверно, в горы подался.

— А почему лесок Галкиным прозывается? — поинтересовался Серега.

У Женьки смешно наморщилась переносица. Сбросив со лба сивую прядку, обгоревшую на благодатно жарком волжском солнышке, он небрежно так зачастил:

— Девка одна в Ермаковке была… Галина. Заневестилась, и уж, кажись, даже просватали ее за усольского избача, да война тут грянула. Погиб на фронте Галкин жених, а она после того заговариваться стала. А потом совсем умственности лишилась. Все по этому колку ночами плутала, и его, своего Валерку, звала. Потому как они оба здесь раньше миловались… Так сердобольные бабы нашинские судачат.

И сразу же, без перехода, Женька весело выпалил:

— Ястребок! Гляди, гляди, как он за вороной истребителем мчится. Да вправо смотри, куда ты уставился?

К березовому колку летела всклокоченная обезумевшая ворона, отчаянно махая крыльями, а ей наперерез стремительно неслась большая светло-бурая птица.

Серега и Женька остановились, следя за исходом неравного поединка.

Казалось, миг, еще миг, и острые сильные когти ястреба вонзятся хищно в свою добычу.

И вдруг случилось непредвиденное. Ворона нырнула в стоявший на опушке ветхий шалашик с прочерневшей соломой. А ястребок, распустив упругие свои крылья, с той же стремительностью пропарил совсем низко над шалашом.

Тут Серега, придя в себя, схватил из-под ног гладкий увесистый голыш. И, разбежавшись, запустил его в ястреба.

— Я тебя, бандюга!

Хищник невозмутимо и царственно взмыл ввысь, нестерпимо поблескивая в лучах солнца кипенно-белыми подкрыльями.