Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя

В это время и билеты мне принесли, у Ираиды глаза закатились:

— С ума можно сойти, «Деревянные кони» Абрамова? Нет, Вячеслав Иванович, ну тебя, хватит испытывать, признавайся, кто ты теперь?

После третьего фужерчика начинаю «признаваться»:

— За орденом, — говорю, — приехал, вызвали вот… — Дернуло же меня!

— Героя, Слава, да?! — вскрикнула Ираида. — Я так и знала!

Подхватились оба, целуют, аж стол поехал по навощенному полу. Тут и меня уж подмыло.

— Это еще не все! — а что «не все» — с ходу и не придумаю. — Выпьем лучше шампанского!

— Юра, я же тебе говорила, — без умолку щебечет раскрасневшаяся Ираида. — Ну, Славка, ты просто гений, я не знаю! Понятно теперь, почему побрезговал друзьями, даже не поужинал, остановился вот в гостинице. Нехорошо, Слава, зазнаваться. Повезет людям, а они уж за облаками, своих близких не замечают. А ведь когда-то, можно сказать, одной семьей жили, помнишь? Эх, Слава, Слава, Тамарка-то хоть знает? Вот, поди, локти грызет, напишу я ей, пусть потерзается, такого парня…

— Не лезь в чужие дела, — придерживает Юрий Дормидонтович, — сами не глупее нас, разберутся.

— Да много ты понимаешь, — воспламенилась Ираида. — Пусть ее! Мы когда узнали, я ей первая выговорила. Обиделась. Вот и пусть теперь!

— Пишет, значит, Тамара-то?

— Да ну ее, брось! Ох, до чего же ты, Слава, обрадовал нас, свой ведь ты нам, как родной!

Юрий Дормидонтович наполнил рюмки.

— Давайте за безупречную дружбу, за такую, где нет туч, и ему, и Тамаре, и сыну пусть будет хорошо…

Красиво говорил. Мы даже встали, зазвенели бокалы.

— А я считаю — ну ее к богу, Слава. По-моему, у них не все в порядке, — шепотом мне на ухо Ираида. — Мы тебя здесь женим на москвичке, с квартирой, да за такого любая…

И тут, знаешь, надоела мне вся эта бодяга, стало вдруг не по себе, грустно и противно, просто сил нет.

— Что с тобой, на тебе лица нет, — даже Ираида заметила. Не помню, что я сказал — устал, что ли, только они засобирались, и вовремя, не то бы…

— Приляг, милый; Юра, не видишь, человеку надо помочь, сними с него пиджак. Переволновался, столько сразу свалилось!

Я сгреб в бумагу конфеты ей, ему сунул в карман коньяк. Юрий Дормидонтович еще пытался поцеловать меня мокрым ртом.

Но мне, дед, было по-настоящему плохо. В тот вечер хватил еще и радикулит. Несколько дней я не мог подняться. И все переживал. Думаешь, из-за чего? Придумал «героя», теперь хоть провались сквозь землю. Ну, думаю, вот узнают на Диксоне, кого я из себя в Москве строил… Позор!

Славка дочистил картошину, неуклюже поднялся с полу, отряхнул от очисток штаны, налил пива.

— Да, Вячеслав Иванович, страшное дело.

От картошки першило в горле, и я тоже потянулся за стаканом. Потом вымыл очищенные клубни и ссыпал в кипящую кастрюлю. Мы присели к столу.

— Но живешь ты, дед, доложу я тебе, знатно — тут тебе и вода, и светло, и тепло, и мухи не кусают.

— Давай «московской», под огурчик, — предложил я.

— Разве только за встречу, не идет белая, печет все внутренности.

— Не идет — не пей.

— Черт бы ее пил, если бы не нужда. — Выпили, похрумкали огурчиком. На столе мясо, колбаса, рыба — и не притронулись — ждем картошку.

— Суп будешь?

— Плесни маленько. Пива тоже выпью, а водку не буду, честно, дед, не могу.

— Не идет — не надо. Что-то раньше не отказывался.

— Так то раньше. Раньше и батя мой говаривал: на службу не напрашивайся, от каши не отказывайся.

Славка ел, придвинувшись к самой тарелке.

— Как там Талип, Димка, ребята как?

Славика на миг отложил ложку, а потом стал доедать, разве что тише хлебал.

— Не в курсе ты разве? — поднял он глаза. — Писал ведь. Вызов им не дали, а сами ехать поосторожничали. Не то чтобы… Самолюбие не позволило, раз отказали. Разве не в курсе?

— Да нет же, не знал я об этом.

— А я думал, ты в курсе, знаешь, все думали так, что ты в курсе. Извиняй тогда, дед.

— За что извинять, не писали они мне, да и сам я на подъем тугой.

— Просто ребята думали, что ты в курсе, дед. Талип предполагал, что ты не знаешь, а остальные думали — в курсе. Я ведь тоже писал на контору, после того уже.

Славка достал из бумажника сложенный вчетверо, изрядно потрепанный листик и сунул мне. Ну, что же — стандартный ответ-отказ.

— Я ведь, дед, еще в отпуске, — словно оправдывался Славка. — Мне что, я человек вольный, повидались — могу и восвояси…

— Брось ты, Славка, давай только без жалостных слов!

— Не надо, дед, был я и в кадрах, тут нашего брата наперло. Едут и едут, разве стройка всех вместит, я же понимаю. Ребята рассказывали — на койке по двое спят, один на смене — другой отдыхает. Тут уж ничего не поделаешь.

— Не дрейфь, Слава, какой-нибудь да есть выход, так не бывает. Зайдем еще в кадры, узнаем.

— Да говорю же тебе — был там, русским языком сказали, чего же еще пороги обивать.

Славка ткнул вилкой в кастрюлю — готово, с хрустинкой будет.

— Из кастрюли будем или в тарелку высыпать?

— Давай из кастрюли, а то остынет быстро.

— Вот у нас на Диксоне привезут, бывало, материковскую картошку, сваришь, как соль рассыпается, без масла за милую душу идет.

Я выставляю масло в эмалированной кружке, мажем на хлеб и беремся за лещей. Куча из кожуры и костей растет, пиво убывает. Слава с дороги разморился, разомлел, голова на плечах не держится.

— Пора бы и на седало, — говорит он.

Я сходил к соседям за раскладушкой.

— Зря, — говорит Славка, — на полу ловчее.

Раз ловчее — поделили постель, постелили на пол матрас, подушку, простыню.

— Царское ложе, — потягивался довольный Славка. А через некоторое время уже совсем сонно пробормотал:

— Хорошо у вас тут, дед, буровые станки ухают, бульдозеры стрекочут, в Москве никак не мог заснуть сладко…

Утром, еще не успели подняться, как Славка за папиросу схватился. Я вскипятил чайник, приготовил на стол. Чаек Славка любит морской, как и Нельсон. Заварил свежего, цейлонского. Славка по духу определил, сразу соскочил, поприседал накоротке, надернул штаны и в ванную комнату. Сели завтракать, у Славки что-то аппетит плохой, ест как неживой.

— Жуй веселее, в кадры успеть надо!

— Я, однако, не пойду…

— Вот еще что выдумал, — начинаю сердиться.

— Только не унижайся, просто спроси, ладно?

В коридоре управления, как всегда, народ, несет табаком и перегаром. Протиснулись за дверь, к самому барьерчику.

— Молодой человек, вы уже у нас были, что вам еще?

У Славки уши горят маками.

— Вера Ивановна, вас к телефону, — девушка положила трубку и пересела за другой стол.

Вера Ивановна вышла, прикрыв обшитую железом дверь.

— Здравствуйте, — сказала она мне, — одну минуточку. — Она закончила разговор и подошла к нам.