Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя

— Я вот вам, голодранцы, наворожите войну!

И наворожили. В войну наши улицы опустели — и Подгорная и Нагорная. Ушли Иценкины — двенадцать братьев, ушла и Наташа. К концу войны мать ее ослепла от старости и слез. Мы вернулись вместе с одним из братьев — Егором Иценкиным. В тот же день пошли к Наташе.

— Стойте, ребята, это же вы? — потянулась она к нам. — Еще порохом пахнете! Проходите, я сейчас…

Наташа вернулась в кителе, при двенадцати боевых орденах и медалях.

Прошли годы. Теперь к ним — Наташе и Егору — они поженились — я забегаю только по большим праздникам — девятого мая да двадцать третьего февраля. Егор поначалу обижался, что редко хожу, а как дали инвалидную коляску — нашел занятие, все ремонтирует ее. Живут они с Наташей дружно, детей нарожали, живность завели. Как-то встретил Егора — траву на Иерусалимском косил.

…На Восьмой Советской Сони не оказалось. Жаль. Оставил ей записку и адрес Бориса. Так уж сложились обстоятельства, что я Соню долгое время не встречал и не знал о ее жизни ровным счетом ничего.

— Бедовая эта, твоя протеже, — сказал как-то Борис. — Порядок на ее участке, и, между прочим, серьезная девушка. Помощником диспетчера поставил, так, представь, метлу не бросает, в свободное время марафет наводит.

— Признавайся, Боря, влюбился? Что-то больно расхваливаешь.

— А между прочим, о тебе справлялась, дипломатично так: занятия, дескать, жаль пропускать, а то бы Антона навестила, как он там с немецким справляется.

— Справляюсь, и передай ей, пусть учебу не бросает. Оставляю, Боря, Соню на твою заботу, сегодня уезжаю в колхоз строить МТС. И ты будь здоров!

— Буду. А что это ты так вдруг — в колхоз?

— Посылают сельское хозяйство поднимать.

— Ну-ну, смотри не надсадись.

Мы вышли на крыльцо, обнялись. Какая у Борьки тощая спина.

…Прошло некоторое время, и я возвратился в свой город. На деревенских харчах и свежем воздухе загорел и окреп.

Ярко светило солнце, пахло пылью, асфальтом и магазинами. Когда я долго отсутствую, мне кажется, что обязательно что-то в городе должно произойти, и я волнуюсь перед свиданием с родным городом. А в сущности, ничего не изменилось. Так же снуют люди, те же пыльные тополя по обочинам тротуаров. Разве вот только нарушили торцовую чарку на главной улице и вместо нее положили асфальт, уже сплошь поклеванный каблучками, разлинованный автомобильными шинами. Иду, а он под ногами пружинит. Вдруг впереди до чего же знакомая фигура. Хотел окликнуть, да вовремя спохватился. И так сегодня ошибок предостаточно, и на этот раз, видимо, обозвался. Поравнялся. Соня?! А у нее и портфель из рук. Смотрим друг на друга, сколько же не виделись? Опомнились. Свернули на улицу Левина в небольшой скверик. Присели на скамейке у памятника.

— Ну, как вы?

— А вы, вы как?

— Вид у вас прямо профессорский, портфель, солидность, не узнать.

— Вы, как всегда, шутите… Но разве так можно, уехали и слова не сказали?

— Так лучше было, Соня, но я исправлюсь, поверьте, — перешел я опять на шутливый тон, так часто выручавший меня. — Что же нового у вас, Соня, рассказывайте скорее.

— Все новое. — Соня щелкнула портфелем.

— Неужели аттестат? Ну, вы настоящий молодец, как я рад! Теперь осталось замуж выдать, или уже?

И тут Соня вдруг резко отвернулась.

— Что, Соня? Я что-то не то сказал, обидел?

— Нет, нет, я просто так, мне пора идти, прощайте! — Соня схватила портфель и быстро перешла улицу. Увидев подходивший автобус, побежала на остановку. Я стоял в нерешительности — бежать за ней?

Автобус медленно тронулся. Я вернулся на скамейку.

Больше я Соню не встречал. Да и не искал встреч. Разбросало нас по свету. Но иногда приходит мысль: ведь неспроста кто-то когда-то придумал исповеди. Ох как надо человеку иногда исповедаться, а выговорился, отрегулировал маятник — и снова отстукивает сердце…

— Ты разве не чувствуешь, дед, набегающую волну будущего?..

— С чего такие умные слова, Славка, а?

— Сколько ты уже здесь?

— Ну, посчитай, лет семь-восемь. Вот уже два года как строим ГЭС, да лет шесть пыхтели над перевалочной базой.

— Вот видишь. А про Андрюху ты что-нибудь знаешь?

— Откуда. Не трави душу…

— Вот ты и не чувствуешь волну будущего. Говорят, только по деревьям да детям и видишь время. Мы тоже попервости как чумовые ходили — души травили. Хотели уж кого-нибудь посылать за этим шплинтом. Да все как-то не собрались. А время-то свое делает — лечит. Потихоньку и забывать стали. А в этот раз отпуск мне выпал. Ну ребята и подступили: съезди, Славка, к Нельсону, если что — вези пацана. Но вот я и на пороге у Нельсона.

«Где Андрюха?» — спрашиваю. «Да вот только здесь был, наверное, в лес пошел. Здесь рядом». Ну я ходу, Нельсон мне еще вдогонку кричит: «Оставь хоть бороду, а то примет за дикобраза и пальнет».

А был тогда, дед, яркий осенний денек. Под ногами ломкая на морозе хвоя. В распадке пропахший смородиной ручей. Ну, чисто как у нас летом. Костерок. Подхожу. В котелке бурхотит похлебка. Потянул носом — грибная. А у костра на корточках мальчишка лет четырнадцати-пятнадцати. И все у него как у заправского охотника: патронташ, нож на поясе, в сторонке ружье, топорик, рюкзак. Веришь, сердце унять не могу — Андрей и не Андрей — признать не могу — парень.

— Ты один? — спросил я, подсаживаясь к огоньку.

Он внимательно осмотрел меня карими глазами.

— Один.

— Не боишься? Вдруг медведь?

— Вырабатываю характер, — деловито отвечает и снимает навар деревянной ложкой. Пробует, отставляет от огня котелок и кивает, дескать, подсаживайся. Похлебка оказалась вкусной. Потом мы пили душистый кипяток, заваренный смородиновыми веточками. А я все вокруг да около…

— А что, Андрей, давай вместе охотиться! — предлагаю.

— Это дело индивидуальное, — с достоинством бывалого охотника отвечает он. — Тут не следует мешать друг другу, да и лес тут… Вот я со своим дедом… — и пошел он рассказывать. Веришь, дед, сердце у меня закатывалось. Надо же, все помнит, и уже ничем это не вытравишь. И тоска у него.

Не выдержал я:

— Да найдется твой дед — вот увидишь.

Он открыл рот. Уставился на меня. А потом как бросится на шею.

— Дядя Слава!..

И все про тебя, дед, расспрашивает. Отбою не было.

— Что же ты его не прихватил сюда?

— Да куда, дед? Я ведь еще, дед, сто лет из тайги ни шагу.

Лицо у Славки копчено-усталое, волосы с завитками на концах стали серыми, но глаза те же — сине-ясные.

Я наливаю воды в зеленую с белой внутренностью, как брюхо у рыбы, кастрюльку и ставлю на «Ниву». Славка о чем-то рассказывает, мысли у него прыгают, толком и не поймешь — о чем это он. Перевожу рычажок на второе положение — успеет вскипеть, пока почищу картошку.