Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя

— Что неясного. Ясное дело, дед. — Ребята расходятся.

На подъеме три «гитары» — три поворота, три загогулины. Третья самая верхняя, самая крутая. Там стоит памятник: металлическая тумбочка со звездой. Снизу смотреть — маленький треугольник, вписанный в безбрежное пространство неба. Звезды отсюда не видно, только извивается серая полоса дороги. С одной стороны ее обрыв, с другой — стена, и на этой стене цепко держатся реденькие лиственницы, не успевшие за короткое лето распрямиться, отогреться, передохнуть.

Поезд с ходу берет правый уступ, а дальше все замедляет ход, слабеет и останавливается, не дотянув до «гитары». Машины храпят глушителями, шлифуют перевал, но, обессилев, сползают вниз. Под колеса кидают чурбаки — разные «закуски». Резина исходит паром, дымят шины, а «Стратеги» все шлифуют перевал — и так час, другой, третий…

— Не вписывается! — как астматик, кричит Гена.

— Вижу, что не вписывается, не слепой, ты бы попроворнее песку…

— А толку? Отполировали, отшлифовали, заласкали колесами.

Глянцево блестят черные полосы. Смотреться можно.

— Мил человек? — тянет меня за полу кто-то. Оглянулся — мужичок, невысок, неширок. — Смотри, сколько за вами собралось машин, — он показывает рукой вниз.

За нашей «Колымагой» тянется хвост — глазом не окинешь.

— Может, эту силу привлечь?

— Не вместимся мы тут, отец. Тяги у нас своей хватает — спасибо на добром слове.

— Тогда надо бы пропустить транспорт, на што людей томить, пусть бегут пользу приносить государству — я так полагаю.

Что-то в этом человеке неотразимо убедительное, логика железная, что ли? Даю команду отступить — сойти на исходную.

— Подсолим песочком дорожку, иссечем зализы, ну уж тогда не робей, — наставляет мужичок. Он оказался хозяином перевала.

Пока пропускали встречный транспорт, ребята ходили вокруг «Колымаги», обмеряли ее сотый раз. Славка даже сбегал на перевал и вымерял его шагами. Получилось, что поезд не впишется в кривун. Что делать? Все присмирели. Стоят, смолят папиросами.

Василий Андреевич, уточкой приседая, вылезает из под тяжеловеса.

— Все машины надо жестко сцепить, — говорит он. — Мертвой хваткой — друг за друга. Да, да, мертвой хваткой. Вот мы сейчас идем на буксирах, будто за руки взялись. Какой хоровод получился — на версту. А если плечом к плечу? Тут уж если какой из нас подожмет ноги, мы все равно упасть ему не дадим…

Соображаю. Но на всякий случай говорю:

— Рискованно.

— Да, рискованно. Риск — благородное дело, — не сдается Василий, — другого пути не вижу.

— Давай, дед, попробуем, — дело человек говорит, — поддерживают ребята.

— Смотрите, кто раззявит… все будем в пропасти…

— Так уж… да что мы, жить надоело…

Сцепили поезд впритык: тягачи один к другому, палец не просунешь. Славка тут же:

— Надо сигнал дать, дед?

— Это зачем?

— Пусть дорожники поглядят.

— Фантазер ты, Славка, и хвастун.

— А у меня, может, душа переполняется…

— Ох, Славка, Славка, в цирк бы тебе.

— Хорошо бы, — не смущается Славка, — когда был в Москве, ходил. Жаль, что вас не было, одному не интересно радоваться, один я не люблю, вот вы бы, дядя Вася…

Василий привстал на цыпочки, высматривая кого-то. Помахал рукой, прибежал Гена.

— Ты чего шляндраешь зазря, Гена. Дел, что ли, нету.

— Обижаешь, дядя Вася. Посмотри, — Гена показал на курившуюся дымком избушку.

— Загадочная ты личность, Гена, — вставил Славка. Гена засмеялся и побежал, вдоль поезда.

— Баню, что ли, дьявол, топит. Славка, ты готов, поведешь головной. Все готовы?..

— Я, Антон, встану на бровку, ориентируйся по мне.

— Ладно…

В белом безмолвии теперь присыпанная песком и шлаком трасса зловеще змеилась от подножия до самой макушки Тальского перевала. Мы подождали, пока Василий Андреевич поднялся, на второй уступ и сделал отмашку флагом.

И тогда я подал команду. Поезд тяжело вздохнул и на одном дыхании взял с места.

Северный короткий день догорел и потух. Распадки затопил вязкий студеный воздух, и от этого шпили гольцов вытянулись и отодвинулись на самую кромку горизонта, а ближние купола гор угрюмо-пасмурно подвинулись к синим провалам ущелий.

Темные туши машин медленно двигались на перевал. Земля глухо содрогалась, ныли колеса. Славка остывал, ткнувшись лбом в холодное ветровое стекло.

Я пропустил головной тягач и пристроился рядом с «Колымагой» — она дрожала и гудела от напряжения. Несколько десятков колес работали синхронно. Поезд приближался к повороту. Вот и Василий в свете фар крутит над головой руку, будто гайку закручивает, просит газу. Ветерок срывает отработанные газы и косо бурлит вниз. Славка уже втягивается в кривун, и «Стратег» тяжело и часто задышал, и весь поезд загудел натужно. За ним второй тягач втиснулся в «гитару», и поезд стал изгибаться, напрягаясь, как лук.

Василий выбросил левую руку над обрывом, и Славка повел тягач к самой бровке. И вот уже «Стратег» коснулся Василия, и пятки Василия зависли над пропастью, а дуга поезда все еще выгибается, еще сильней натягивается лук поезда.

Теперь Василия видно только мне. «Колымага» закрыла задние машины. Я передаю им команды Пояркова. Василий просит задние машины подтолкнуть как следует. «Стратеги» гребут колесами, резина потеет — от нее струится пар. Поезд в самом изломе «гитары», а у меня только хвост перед глазами.

Сейчас должно что-то произойти: или дуга поезда не выдержит — порвутся сценки, или… Так и есть. Тягач почти завис колесами над обрывом. Перехватывает горло — но тут кричать бесполезно… Рычание моторов, визжание шин, стон заглушают все звуки. Передние «Стратеги» сдергивают его ближе к центру дороги, и поезд чуть выравнивается, дуга ослабевает. На это Василий и рассчитывал. И тут хвост виснет в полколеса. Прошу чуть сбавить газ.

Василий уже на следующем уступе — сигналит передним машинам — подналягте, и они выхватывают хвост… Поезд, лязгая всеми составами, входит в последнюю «гитару», в последний — третий кривун, до предела узкий и коварный. Василий срывается с места и, пригнувшись, словно под пулями, бежит и дирижирует, стоя на самом пупке перевала. Неверный знак команды, зазевался водитель — забросит тяжеловес и подомнет всех. Тут надо четко знать и чувствовать, где добавить газу, кому унять мотор, чтобы лавировать по серпантину.

…Еще сто метров, еще метр, и поезд огибает тумбочку со звездой. Василий опускает руки, выравнивается дыхание дизелей.

— Вот вам и Дунькин пуп, — скалится довольный Славка.

Вдоль трассы вспыхивают сотни огней, это приветствуют тяжеловес встречные машины. Луна окатым валуном лежит на самом острие Яблонева хребта. Мерцают синие звезды.