Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя

— По льду пойдем.

— По льду. Поглядим, поглядим. Тут как раз улово, тридцать саженей глубины будет…

Василий достает из нагрудного кармана документы и подает мне.

— Это на всякий случай.

— Постой. Возьмем «Колымагу» на длинные тросы с интервалом. Двух зайцев убьем, распределим нагрузку на лед, а в случае проломит лед, останется на тросу…

Два «Стратега» становятся головными для подстраховки.

— Ну, ребята, на полную силу жать, Василий Андреевич…

— Ясно, неужто, дед… не понимаем. — И Василий меня дедом кличет.

Сцепка уже готова. «Колымагу» подтянули на самый край берега. Дверки «Стратегов» приоткрыты: парни выглядывают, ждут команды. Шапку в воздух, пять пальцев вверх — рывок, пятую скорость — и «Колымага» на льду, треск, будто глубинная бомба разорвалась. Из прорубей выплеснулась вода, застонала река, а «Колымага» уже катит к фарватеру, лед трещит, словно ситец рвется… Ребята все газу поддают, и вот уже тягачи взметнулись на берег и с ходу выдернули тяжеловес.

— Ну вот.

— С тебя, дед, полагается! — растопыривает Славка большой палец и мизинец.

— Другой бы спорил — полагается так полагается…

Черная полоса воды перечеркнула Колыму. Лед, словно огромное животное, поднимается, дышит, выравнивается. Вода стекает в проруби, оголяя дорогу. Василий, опустив стекло, высунувшись, сушит пот.

— Что с тобой, Василий?

— Да так, что-то с маховиком, заело. — Он показывает на грудь.

— Славка, подмени…

Василий Андреевич не возражает…

На створ — Малую землю — по списку значилось человек тридцать. Соревновалось же — за право вбить первый кол на основных сооружениях, три тысячи.

Славка в списки не попал.

— Может быть, пропустили, дед?

— Почему пропустили, просто достойнее есть.

— А я спорю, — не обижался Славка, — наш комбат говаривал: воюют все, ордена не всем дают. Всем давать — не успеешь штамповать. Охота туда. Поговорил бы ты с начальством, скажи — в подсобное производство временно его — вот и пропустили.

— И я, дед, с тобой. Хочу поглядеть на исторический момент, — Андрей тоже канючит.

— А у тебя экзамены на носу…

— Слушай, дед, вот у нас на Диксоне… — заходит с другого боку Славка.

— Да ладно вам, — не выдерживаю я, — поговорю.

Да не одни они рвутся, весь поселок бурлит. Первый «десант» выбрасывают на правый берег. А вертолета до сих пор все нет. Шея уже устала, и глазам больно смотреть в небо. Солнце стояло над головой, и белым огнем полыхал на склонах сопок снег и исходил синей дымкой над вершинами низкорослых лиственниц. Там дымок настаивался и длинными космами тянулся к середине гор, к самым вершинам гольцов и доставал горизонт, тогда казалось, что дух из земли уходит в небо. Внизу гудел комар.

Мы с Андрейкой решили пройти к пристани — узнать, из-за чего задержка катера. Шли по пыльной маслянистой дороге. Ее заездили еще с зимы, и теперь она отдыхала, обрякнув дорожной неспокойной пылью. Пыль лежала в глубокой колее сизо-серая, рыхло-ноздреватая, а у обочины ее плотную кору проткнула острая зеленая трава.

Ручей резал высокий берег. В распадке на зеленоватой наледи чернел кустарник, за наледью камень. Тяжело дышащий КрАЗ завернул нас в облако пыли. Когда пыль немного рассеялась и серо-черный клубок переместился по косогору; обозначился размытый половодьем крохотный поселок геологов. Домики лежали на каменных нашлепках и, словно морские котики, отдыхали.

На пристани нашего водомета не было. Видать, его еще не привезли и не спустили на берег. Река бурлила, от нее тянуло сырым холодом, пахло рыбой. Берег был. безлюден.

— Пошли пехом — поглядим пороги, — предложил Андрей.

Мы уже обошли поселок и спустились к самой воде, когда из-за валуна показалась корма водомета. Легонько покачивался, отсвечивая свежей белой краской, наш «Гидролог». На палубе в форменной фуражке стоял капитан, смотрел на воду.

— Разрешите? — Я знал, что в пик паводка запрещено ходить на лодках и катерах по Колыме, поэтому попросил:

— Если можно, на тот берег.

Капитан приглашающе повел рукой, пробухал коваными сапогами и, сойдя по лестнице в рубку, стал к штурвалу.

Капитан включил мотор, и палуба мелко задрожала. Водомет несколько раз судорожно дернулся, подавая назад, и круто свалил нос в реку — тут же глотнул бортом воду. Я едва успел ухватиться за скобу. Водомет бросило в волны. Он всхлипнул и, дрожа всем корпусом, лег на течение. Тут же, словно споткнулся, замер на какую-то секунду, потом вильнул кормой и, бычась, стал зарываться в бурун, выбрасывая за кормой струю воды. Некоторое время он бился, как попавший в силок снегирь. Берег то вставал черной стеной, то косо убегал к горизонту, и перед глазами сверкали и укали буруны.

Капитан по-прежнему окаменело стоял у штурвала, и только работали руки. Но вот наконец захлопали по борту кусты, желтоглазая верба, и «Гидролог» юркнул в заводь на правом берегу.

Мы протопали по скользкой мокрой палубе и спрыгнули на плоский, как лепешка, камень. Перевели дух.

Водомет уже опять бился, барахтался, купался в бурунах посреди реки. Когда он одолел Колыму и под берегом прокрался в свою бухточку, мы поднялись на террасу, по которой круто шагали опоры высоковольтной линии к створу. Провода блестели на солнце, и казалось, не провода, а асфальтная дорога стелется в распадке, взбегает на крутяк к самому горизонту.

Мы карабкаемся по камню: я на четвереньках, Андрей прыжками. Одолели подъем, подобрались к анкерной опоре.

На берегу сверкали льдины. А здесь было жарко.

На «пасынке» лежала прикрытая корой пачка соли, рядом нетронутый муравейник. Как он сохранился? Опору ведь поднимали. И я вспомнил, что Димка сказал трактористу, когда тот наехал на муравейник: «Собратьев давишь, парень, соображать надо».

Мы посмотрели вниз. Распадок был настолько глубок и крут, что казалось, спуститься отсюда можно только на веревке. А вот и ручей Дьявол, истинный Дьявол — рвет и стонет…

Андрей уже впереди.

— Дед, давай буду тебя подстраховывать!

Спускаться всегда труднее.

Внизу как в погребе. На взломе ручья наледь высосала, вытянула мхи и образовала во льду прорезь. Андрей стал на колени и заглянул туда.

— Ого-го, дед, темная ночь. Интересно, давай измерим глубину.

Я принес длинную палку и сунул в пасть Дьяволу, дна не достал. Вот вражина!

— Хорошо бы, дед, здесь арочный мост перекинуть? В одном клубке красное, черное, белое.

— Что ты, милый, обойдемся бетонными калачами.

— Мост интереснее: дикость и воздушный мост.

— Фантазер ты, Андрюха.

— А ты охто? А помнишь, дед, ту хрустальную вазу изо льда на Патыме? Вот было здорово. Я в Кишиневе рассказывал ребятам, не верили. Девчонки говорили — сочиняешь, но все равно просили рассказать.