Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя

…Это было давно. Однажды, уже в конце лета мы возвращались с трассы, смеркалось, как вдруг Андрейка закричал:

— Дед, смотри, уже светает.

Я поразился: из распадка струился свет. Что это? И мы пошли к загадочному свечению. Продрались через густой чапыжник. Перед нами в неширокой долине светилось ледяное поле, посредине ледяная гигантская ваза. Она стояла на толстой ледяной ноге, исходила капелью и светилась предзакатным заплутавшим лучом. Это было феерическое зрелище. Здесь было тихо, прохладно и не так одолевал гнус. Множество лежек: видно, облюбовал это место зверь для отдыха.

— Чудесно! Давай выберем, где посуше, и бросим якорь — переночуем.

— Смотри, смотри, дед, рыбины! Ого сколько.

Здесь, по-видимому, брала начало речка. В протаявших лунках стояли косяки и, ртутью вздрагивая, поводили подкрашенными плавниками.

— Порыбачим?

— Штанами будем ловить или чем?

— Чего ты, дед? Майкой можно.

— А пожалуй, верно.

Спешно соорудили корчагу, на тальниковый обод натянули майку, перекрыли узкое место и принялись загонять рыбу ветками. Сразу влетело в ловушку несколько хариусов, вытряхнули их на берег.

— Хватит, дед. Так не пойдет: на беззащитных нападать.

— А и верно.

К спуску горы лед тончал, рябило ерником, островками голубичника. Ягода рясная, будто выплеснули синьку. На берегах второй раз цвела верба — осенняя. Как шмели, сидели редкие желто-белые цветы.

— Съем один?

Я тоже сорвал и положил мохнатый цветок в рот, верба отдавала медом и тальником.

— Я же говорил — как пчела. А вот, дед, и оладьи, — Андрей присел. Во мху росли грибы.

— Похоже, Андрей. Подберезовики…

— Правда? Давай их сюда, на супчик.

Вы выбрали тогда повыше и посуше бугорок, натаскали валежин, распалили костер. Тут и заночевали…

— Ну, отдохнул? — прервал Андрей мои воспоминания.

Перебрались через Дьявол, одолели подъем, в сразу нам открылся большой порог Колымы. А на берегу вагончики да желтая коробка экскаватора без стрелы. Стрела и ковш валялись рядом. Несколько человек топталось тут же.

— Ну вот, Андрюха, исторический момент: перед тобой створ нашей будущей ГЭС.

— Смотрится, — ответил Андрей.

— А знаешь, если все кубометры, которые лягут в плотину, вытянуть в одну линию, то ими можно опоясать земной шар и еще останется на галстуки.

— Впечатляет, честно, дед! А как сюда перетащили БелАЗы, экскаватор?

— Это зимой через Колыму по льду переправляли, было мороки.

Мы спустились на берег.

— Ну, я побегу вперед. Больно медленно ты идешь.

— Вали, и я этим часом подрулю.

У экскаватора я увидел Славку. Он мне сразу стал выговаривать:

— Нехорошо, дед, сбегать. Вертолет был. Иди сейчас, ужинай. Дотемна ишачить будем. Бугор говорит, чтобы крутились на триста шестьдесят.

— Вот и катер. Ну, ладно, пойду. Андрюху отправить надо.

— Надо ему было тащиться, — ворчит Славка.

— Заночую здесь, дед, а завтра уеду, ведь послезавтра в школу.

— А заниматься?

— Да-а, успею…

Пронзительно воет сирена.

— Больше ждать не буду! — кричит Коля-капитан. — Мне еще надо масло сменить. Где электрики? Андрей, шурни на их!

Коля нервничает и снова запускает сирену.

— Брось, Никола, душу рвать.

— Порядок должен быть. Расписание. Или отвал — кому как вздумается?

Бегут электрики. И опять Коля ругается:

— Белая кость, че вы так долго? Жди вас тут! Отдавай чалку! Андрей, слезь с борта, че пялишься? За борт охота? Дед, ну скажи ему. А то несовершеннолетнего не повезу. А ты, бугор, тоже сядь как следует… Падай, падай, имать не стану. Вот увидишь, честно говорю. Не поддразнивай. Не было бы у тебя пацанов, черт тебя дери. Слезь с борта, кому говорю, не скалься!

Коля встает за штурвал и включает реверс. Но катер ни с места, только трясется.

— У вас совесть есть? — опять высовывается из рубки Коля. Задавили нос. Столкните или ступайте на корму.

— Окромя совести, — все есть, Коля! — хохочут мужики.

— Ну и кнут ты филонистый, кому сказал — слезь с борта!

— А ты, Коля, не переживай: пусть тонет. Бабу мы его возьмем в бригаду, а пацаны тебе достанутся.

— Бабу его каждый возьмет, а самого его никто и не вспомнит! — Последние слова капитана глохнут в реве реки.

Андрей машет рукой, и через минуту катер исчезает за поворотом.

— Ну что, проводил? — спросил меня Захар.

У Захара лицо — что луна — светится. Улыбка до ушей. Можно бы старшему машинисту и посерьезнее быть.

— Ты вот скажи, дед, как поставить гайку на поворотной цапфе? Не знаешь? И я не знаю, и никто не знает. Потому что крана нет. Лозунги есть, а крана вот нет. А что, может, братцы, на веревке поднимем, что мы выболели?

— Ну-ну, ты-то — известный силач. Вот если гайку подать, тогда я заверну ее, — сказал Славка.

Захар — здоровый парень, сгоряча подхватился, даже робу сбросил, а гайку подать так и не смог.

— Кишка тонка, — махнул рукой Славка. — Давайте домкраты.

— Видали вы его — граф. Пошли и принесем. Ничего себе гайка, тоже не выболела: слава богу, сто тридцать кг.

По-пластунски, на пупке, заволокли ее под экскаватор, вымостили на чурки домкрат, на домкрат подняли гайку, поджали к цапфе. Уже и рукавицы поскидывали. Крутим гайку час, другой. Вот уже и стемнело, распалили костры — подсвечивает, но гайку закусило — ни взад, ни вперед.

— Кто сегодня согрешил, признавайся и лучше отчаливай… Что, нет смелых? Ну тогда пошли, поедим каши, брюхо свело, — категорически заявляет Захар.

Идем по тропинке гуськом. Поравнялись с вагончиком.

— Стой, братцы. Кажется, пришли, — останавливается и крутит носом Захар. Заходим в вагончик и стучим в раздаточное окошко.

— Тетя Мотя, покормите передовиков!

— Да вы че, окаянные! Только заснула. Когда себе отужинали. Никакого порядку, прут, когда вздумается.

— Разве долго тебе, тетя Мотя. Суп-то варите из тушенки, не раскрывая банок, — Захар оборачивается и подмигивает нам.

— Как это — не раскрывам банки? — возмущается тетя Мотя. — Договаривай, бесстыдные твои глаза. Я, можно сказать…

— Да так, — не повышает голоса Захар. — Все говорят.

Тетя Мотя высовывается из окошка, оглядывает нас и исчезает. И тут же протягивает черпак под нос Захару.

— Ну, я же говорил, — кривится Захар, — пусть все попробуют и скажут. Давай тарелки, хлеб, можно и перчик.

Принимаем тарелки от поварихи и рассаживаемся за стол.

Захар выхлебывает к обиженно просит добавки.

— Не разобрал, тетя Мотя. Ты уж извини.

Повариха наливает еще, сует тарелку Захару и сплескивает суп на руку, Захар корчит гримасу.

— Обжегся? — участливо спрашивает Славка.

Захар демонстративно завертывает в подол рубахи руку. А мы сопереживающе многозначительно молчим.