Леонид Кокоулин - Человек из-за Полярного круга

— Скажете, бабуся, тоже игра…

— А что тут такова, это мы только на свету брыкаемся, а так…

Илья встает из-за стола.

— Спасибо этому дому.

— Тебе, Илюша, спасибо, — говорит бабка Панкратиха и тащится до калитки за Марьей проводить Илью.

Илья берет Марью за руку…

Так и зачастил в дом к Панкратихе. Сговорил Марью, поженились и вылетели в Заполярный…

Прошлое, пока Илья шел к берегу, проступило отчетливо, как проталина в вешнюю пору. На речке сыновья встретили отца укором.

— Ну что ты, папка, так долго. Мы ждем.

— По местам! Отдать концы!

— Есть отдать!

Матросы смотрят на своего капитана, но им и невдомек, что у отца просто разум мутится от неизвестности; что же в душе Марьи происходит. Почему голос дрогнул? Не вернуться ли?

Поселок уже скрылся за поворотом, лодка, обогнув песчаную рыжую косу, втянулась в узкое горло Бахапчи. И Илья пустил ее на ходовую дорожку, с ходу взял первый бурный перекат, разогнал мотор на плесе и бросил катер в кипящие буруны второго подъема. Моторка поборолась с водопадом, обдавая ребят холодными брызгами, вырвалась и понеслась по зеркалу реки, набирая ход. И снова перекат, один, другой — Илья словно окаменел. Чуть подавшись навстречу воде, брал он одну преграду за другой. И только когда проскочил «громовой», удивился: не срезал шпонку, даже не чиркнул бортом о камень. Этот перепад ни одна лодка не брала без ЧП. Не шпонка, так винты летят, а то и пробоины приходилось шапкой затыкать. «А лучше бы срезало шпонку, — подумал Илья, — или бы забарахлил мотор». Илья скосил глаза на своих огольцов — сидят птенцы, рты до ушей, глазенки блестят… Уже и Три Брата видны: один к другому гольцы в закатном солнце купаются. Вряд ли до базы засветло дотянем. Илья приподнялся, разглядывая из-под руки берег.

— Ну, что, братва, бросим якорь?! Как бы не пропустить жор. Покидаем на мушку?

— Покидаем, — дружно отозвалась команда. Илья выбрал в излучине затишье и направил лодку в бухточку. «Крым» носом раздвоил красный тальник и мягко уткнулся в намытый ил. И сразу зазвенел, заклубился комар.

Илья первым делом сигаретку в зубы и — собирать плавник. Мальчишки — за удочки. Илья развел костер, нарвал свежей травы, прикрыл огонь. По берегу потянулся едкий ржавый дым. Илья докурил «ароматную». А вот Марья терпеть не может ароматные сигареты. Илье они нравятся — основательный табак, ну и что, что дешевенькие, крепкие зато. Илья заложил руки за голову и повалился в мягкую шелковистую траву осенец. Острия Трех Братьев горели, светились в синеве неба. Какое небо голубое. Мерцающая точка вспыхивала в небе и все росла, и вот уже у самой воды мелькнул из комка крест — птица подрезала крылом вспененный бурун и свечой ушла в небо. Илье показалось, что его даже ветром обдало. Да это же каменный стриж. Ишь, как душа просит высоты. Стриж растопырился в небе. Что они там едят? А вот интересно, кто может сравниться с каменным стрижом? Ласточка? Не может. Разве что сокол. Пожалуй, ему такое тоже недоступно. С норным стрижом он справится. Илья сам не раз видел, как сокол хватал стрижа на лету. Но каменного — не-ет. Каменного от норного стрижа сразу отличишь. Если они, скажем, сидят на проводе высоковольтной линии, то норный видится точкой, каменный — запятой. И нагрудники у них разные, норный — в белом застиранном; каменный — в бронзовом с отливом, и накидка у каменного черная с острыми длинными разлетами; у норного тоже черная, но обдергайка, зато не мешает ему и на землю садиться и побегать по влажному песку у кромки воды. А вот каменный стриж лишен этого удовольствия. Стоит ему сложить крылья, как они длиннее оказываются, тут уж и шагу по земле не ступить. Вот почему каменный и живет под облаками на голых скалах. Приклеит свой домик-чашечку к отвесной скале, а сам целый день на крыле носится. Возвращается к ночи. Сам в чашечке, а накидка наружу. И из «домика» он выходит кувырком через голову. Толкнулся крылом — и в небе. Так каменный стриж никогда и не узнает, как ходят по земле. Вот ведь как устроено в природе, размышляет Илья. А вот рябчик, как только вылупился из яйца, так и полетел, еще скорлупа на голове. У глухаря, наоборот, пока выводок станет на крыло, вечность пройдет, все лето копылуха пасет цыплят.

Снежного барана что-то не видно. Куда девался баран? Неужели кто, словчив, ухлопал? Не должно бы. У кого поднимется рука на такую красоту. Илья увидел снежного барана в седловине между «братьями». Присмотрелся. Казалось бы, совсем голая гора и то краски поменяла, вот там, где забурели пятна, — карликовая березка, а где посветлее плешинки — ягель, а еще повыше — там весной-летом одним цветом — голо, как яичко.

Илья прикинул глазом, какой же из «братьев» повыше ростом, и вдруг почти на самой макушке увидел рогача. Даже на душе оттеплело. А где же семейство? Ни баранихи, ни баранчиков-шустряг. Прошлый раз, когда возвращался Илья с рыбалки, то врасплох застал семейство. Лодка шла под самым берегом, и вдруг сверху посыпалась земля. Поднял голову Илья: два серых клубка метнулись к камню, уставили острые, как шильца, рожки и замерли. Илья заглушил мотор. До чего же баские, чертенята. И чуть выше родители выщипывают из расщелин зверобой. И как только держатся на такой круче? Илья тихонько сплавился — пусть ужинают спокойно…

А Снежка скрылся за каменным уступом. Илья приподнялся на локте, посмотрел на воду. Его мальчишки стояли с удочками, замерев над поплавками. Сизое облачко комарья зудело над их головами.

— Ух, вы, — Илья сорвался с места и побежал к лодке. Достал флакон с диметилфталатом и — к ребятам.

— Вот мы уж их!..

— Ну, папка! Спугнул. Клевало же.

Илья покрутил головой.

— Жора не будет. Глухо дело, парни, не будет клева. Роса упала, не жди. Повернем-ка домой, а?! Поехали, рыбаки, не будем терять время.

— Ну, папка!

— Если распогодится, по утрянке и прикатим. Долго ли нам — двадцать лошадей в упряжке, и поехали. Смотрите, как затягивает, — мотнул Илья подбородком, хотя на небе было ясно и только с одного краешку, словно комки ваты, висели облака. — Поехали, братва, покуда еще солнышко светит.

Ребятам нравился отец. На равных, как рыбак с рыбаками…

— Только завтра обязательно, ладно, папка?!

— Какой разговор. Сматывайте удочки.

От этого решения Илье полегчало. Он тут же вывел из бухточки лодку, развернул, поставил носом по течению и, как только пацаны забрались в лодку и уселись на переднее сиденье, дал газ. Дрожит чешуйчатыми бликами речка. Солнце скатилось за гору, нахлобучились сумерки. Где-то совсем рядом захлопали в ладошки. Это выводок крахалей. Птицы знают — на черной воде они неуязвимы.

Речка круто повернула на север и в прорезь между скал последний раз глянуло закатное солнце. Все уживается в одной воде: красное, белое, черное, — и нет разлада. Не то что у него, у Ильи… Лодка стремительно перебегает от переката к перекату, навстречу встают наполовину срезанные туманом гольцы. Темная, густая, и оттого она кажется липкой, вода поступает с обеих берегов.