Сергей Бобров - Восстание мизантропов

— Что это у вас там? — досадливо сказал профессор.

Молодые люди и механики завозились у аппарата, послышалось ровное сопение аппарата и экран начал покрываться мелкой сетью, звездящихся голубых точек.

— Когда глаза привыкнут, — сказал профессор, — все станет ясно. Наш демонстратор соединен по радио с Техасской обсерваторией, где сейчас производятся наблюдения, — они отразятся на экране. Техас будет говорить и давать простейшие объяснения.

В аппарате что-то загудело и сдавленный голос сказал: «так называемый промышленный участок планеты».

На экране миллионы точек, наконец, соединились в плавный рисунок, который казался колоссальным окном вдаль. Аппарат шипел. На экране была громадная дорога. Неожиданно она прервалась трещиной, которая все увеличивалась и на глаз достигла километров десяти. Края горизонта дымились. Неведомые инструменты шли вкось через дорогу, проникали друг в друга, выходили из этих беззвучных свалок видоизмененными, возникали, исчезали. Как цветы под рукой фокусника выростали из земли башни, отрывались от корня и улетали ввысь, лопаясь наверху, вдруг дорога собралась змеей вместе с трещиной и стала посреди пейзажа, вертикально направясь в небо. Из одной башни фонтаном забила пенящаяся жидкость и стала подыматься вверх по вставшей ввысь дороге….

«Так называемая плирома», — сказал аппарат.

Поле зрения начало отодвигаться влево и обнаружилась странная гора, вся двигавшаяся. Улиткообразные существа карабкались, сходились, вползали друг в друга, по ним, чрез них, в них колотились еще какие-то сооружения, шары, эллипсоиды, пирамиды, мелькал свет, происходили какие-то взрывы: и все кипело, кишело…

В зале кто-то крикнул, на него зашикали. Магнус шепнул секретарю и тог побежал к профессору. Профессор наклонился к нему и закивал утвердительно головой. «Так называемые новые фьорды…» — сказал аппарат.

Постепенно в правом нижнем углу экрана начало образовываться мутное пятно, расползавшееся неправильными зигзагами по световому полю. Оно темнело и темнело, — центр его (с полметра квадратных на глаз) стал вовсе черным, тьма эта, густея, заливала экран — наконец только левый верхний угол остался светлым и на нем вертелись странные тени старших братьев человека. Тут со свирепой неожиданностью (казалось, что будто с грохотом) центр экрана мелькнул светлыми волнистыми жилами чего то, схожего с молнией, это белое, шароподобное, вертелось теперь в центре поля, разрываясь и спадаясь снова, изумляя быстротой метаморфоз) — далее ком белизны как будто бы удалился, передний план оказался занятым волнующейся поверхностью зыби. Вновь молнийный шар двинулся на зрителей, рос, рос (и невольно зрители откидывались к спинкам стульев) занял весь экран, ослепляя глаза дюжиной своих палящих центров. Затем экран перерезался очень правильными черными кривыми, которые через секунду симметрично заиграли, как в калейдоскопе Но никто уже не смотрел на экран, среди женщин раздался плач и многие стали, торопясь, выходить. Вышедши, бледные, они переглядывались. «Ну и чертовщина!…» сказал некто. Это был общий приговор. Аппарат замолк, дали свет.

Профессор заговорил:

— Эти картины мы наблюдаем уже давно. Нас они не пугают, мы к ним привыкли. Но неприятная суть дела в том, что для нас они — алогичны. Всемирная комиссия философов высказалась в этом же смысле. Есть много точек зрения, одни объясняют алогизм этот так, другие иначе, но дело не в объяснениях, а в том, что фактически мы ничего в этом все же понять не можем. Возможно, что это следствие нашего мироощущения, так толкует это немецкая часть комиссии, возможно, что содержанием этих картин являются внеопытные явления, т. е. что когда мы там видим шар, это не шар, а только привычка видеть в таком-то предмете шар, заставляет нас по случайному признаку определять его себе шаром, такова точка зрения англичан, не немыслимо наконец, и то, что предполагают наши друзья славянского происхождения: определенно развитая интуиция путает наши имагинации с сырым материалом чужого мира, наконец, вполне возможно объяснение группы американцев, которые не без основания полагают, что разница природ и времен не может быть принята, как поправка, ибо она неизвестна, а без этой поправки мы получаем абсурд. Но как бы там ни было: — для нас это непостижимо. В более узком кружке можно было бы дать более обоснованные указания… — и он сошел с кафедры.

Филь Магнус встал и глаза всего зала впились в него. Он кинул вверх тонкую смуглую руку и заговорил:

— Мы в продолжении восьми лет сражаемся с миром. Вселенная будет завоевана, какими бы страстями она нас не подчивала!.. — кругом раздался рев и громотреск аплодисментов. Магнус переждал и продолжал. Зал ревел от восторга. Ошеломленные зрители Марса увидали неиспугавшегося человека и умиление и благодарность их не имели границ. Магнус должен был остановиться.

— Да здравствует Филь Магнус!.. Магнус! Магнус! — ревел зал.

Магнус терпеливо ждал. Он знал, что он им может приказать всем повеситься и никто не замедлит исполнить приказание.

Какая-то девочка лет пятнадцати со слезами на глазах вскарабкалась на эстраду и стояла, плача на коленях у его ног. Магнус глянул на нее и хотел говорить. Но энтузиазм толпы дошел до апогея. Квартус встал, они стояли оба — владыки мира, два тоненьких бледных человека в визитках, и ждали покуда это кончится. Часть публики рыдала навзрыд. Тогда Квартус взял рупор и крикнул: «перерыв!».

Через час собрание возобновилось. На улице прошла гроза, зал проветрили, кое кого развезли по приемным покоям и стало легче.

— Я прошу внимания, а не знаков одобрения, — сказал твердо Магнус, — нам сейчас не до глупостей, кто этого не понимает — идиот и горе ему, — зал затих.

Магнус продолжал, мрачно осматривая лепные украшения потолка.

— Вы все знаете и видите положение Земли. Оно ужасно и беспримерно. Наши сигналы не восприняты Марсом. Та же участь постигла сигналы на Венеру, Юпитер и Сатурн. Но на них мы не надеялись. Все надежды наши связаны с Марсом. Поэтому помощь с Марса вероятно запоздает. Не надо думать, что сегодняшняя демонстрация афишировала нашу беспомощность, нет. Она говорит, что задача еще не разрешена, но она будет разрешена. Доклад, представленный нам Техасской обсерваторией ясно говорит, что есть основания, полагать, что наши наблюдения могут быть расчленены (тут он увидел искаженное удивлением лицо профессора, глядящее на него, но спокойно отвел глаза, а профессор вздохнул и — тоже успокоился) — и тогда не будет места алогизму. Помощь с Марса придет рано или поздно. Надо, лишь ее дождаться. И мы дождемся. Но теперь нельзя сидеть, сложа руки. Поэтому мы производим новый и совершенно блестящий порыв: — я объявляю вам, что ВЭРОФ ликвидирует часть своих функций. Золотое обращение восстанавливается. Это не уступка, а логический вывод из предыдущего.