Владимир Двоеглазов - Ищу комиссара

Короток зимний день выше шестидесятой параллели, но он показался вечностью. К счастью, было не очень холодно, градусов около двадцати, иначе он окончательно задубел бы в своей телогрейке. До рези в глазах всматривался он в знакомую до мельчайших щербатин избу с ситцевыми занавесками на окнах. Он слышал от одного художника в колонии, что есть на свете картина, на которую нужно очень долго смотреть, и тогда у женщины, нарисованной на картине, обязательно дрогнет на шее жилка. Сам художник этой картины не видел, только слышал о ней, по ему почему-то все поверили… Впрочем, ситцевая занавеска больше ни разу не шевельнулась.

Так просидел он до темноты. В избах на той стороне улицы зажглись керосиновые лампы. Он осторожно вылез из стайки и, перескочив забор, подкрался к избе. Миновав калитку, чтобы не наследить, еще раз перемахнул через забор — теперь уже свой собственный, в том месте, где колья почти вплотную подходили к дороге. Если бы он рискнул сунуться сюда днем, он увидел бы следы, ведущие к лазу, и, пожалуй, не пошел бы дальше. Но теперь он этих следов не увидел. В кромешной тьме на ощупь отодвинул доску в глухой стенке и, ощущая, как колотится сердце, шагнул в черноту пристроя. Незавидна участь человека, вынужденного тайно пробираться в собственный дом.

Слева вдруг что-то шурхнуло. Раньше, чем он смог что-либо осознать, его охватил дикий ужас, парализовавший все силы. Вряд ли он сумел бы даже закричать. Да ему и не дали этого сделать.

Слева, невидимый в темноте, не далее чем на расстоянии вытянутой руки, кто-то стоял.

Как только он понял это, тупой короткий удар обрушился на его голову, и, падая вперед на что-то мягкое и упругое, он был еще в сознании.

Супонин спросил:

— А это что за шкипер?

— Летом, в навигацию, — пояснил Волохин, — обменял полторы тонны дизельного топлива на шкурку лисицы. Создал излишки горючего, потом договорился с управляющим отделением коопзверопромхоза. Дело по линии БХСС. Я думаю, к нашему случаю мало подходит. Даже если иметь в виду только сбыт. Да и хозяйство другое.

— И тем не менее, — сказал Супонин, — его уже дважды допрашивали в прокуратуре. Что же получается? Прокуратура работает вслепую?

— К сожалению, да.

И Чиладзе, и Проводников, сидевшие за столом локоть к локтю, прекрасно понимали, чего стоил Волохину последний ответ, без всяких оправданий, без какой-либо попытки сгладить собственную вину и тем более перенести ее на кого-то другого. Раз прокуратура работает вслепую, значит, милиция ей ничего не дает. Таковы факты.

— Прокуратура работает над тем, что имеет, — негромко произнес молчавший до сих пор майор Довлетшин, как будто только и дожидавшийся длинной паузы, чтобы сказать свое слово. — Но ни нас, ни прокуратуру такое положение вещей не устраивает. — Он встал из-за стола и принялся вышагивать по кабинету, время от времени бросая взгляд на висевшую на стене схематическую карту района. Теперь, когда он ходил, его почти двухметровый рост особенно бросался в глаза. — Работая по всем этим версиям, — продолжал он, возвращаясь к столу и указывая на лежащее перед Супониным дело, — мы можем впасть, говоря языком логики, в дурную бесконечность. Поэтому я предлагаю критически пересмотреть весь план и освободиться от всего неконкретного. Видимо, придется выдвинуть несколько новых версий.

— Да, — сказал подполковник. — Чисто практически я пока не вижу ни одной достоверной следственной версии.

— Следственной да, ни одной, — подтвердил Довлетшин. — Но оперативно-розыскные версии есть, и особенно вот с этим автомобилем ГАЗ-66. Все остальное пока шатко и ненадежно. Поэтому я хочу еще до встречи с прокурором провести всю эту работу. Иначе мы будем толочь воду в ступе.

— Согласен, — кивнул Супонин. — Этот вопрос обсуждать не будем. Чисто практически сделаем так. Вы, Равиль Хакимович, займитесь этим сразу после совещания, а я съезжу в райком и райисполком, представлюсь, а потом займусь непосредственно машиной.

Довлетшин кивнул.

— Да, — сказал Супонин. — Вы, Леонид Петрович, подключитесь к Довлетшину.

Тот, к кому он обращался, хоть и сидел за общим столом, был совершенно неприметен среди собравшихся офицеров, вернее, если чем и выделялся, то именно своей неприметностью. Это был невысокий, чтобы не сказать маленький, очень щуплый на вид младший лейтенант в очках с золотой оправой, лет 22–23, судя по его курносому, в веснушках мальчишескому лицу. Лет ему добавляла форма, без нее он походил бы на десятиклассника-отличника или на старательного студента-первокурсника.

Этот младший лейтенант, прибыв вместе с майором и подполковником, никуда от последних не отлучался, а когда Супонин объявил, что приглашает лишь самого Волохина и его заместителей, даже и не подумал спросить, можно ли ему присутствовать. Он просто сел на приглянувшееся ему место слева от подполковника, придвинул к себе пепельницу и в продолжение всего совещания нещадно дымил, прикуривая одну сигарету от другой, — создавалось впечатление, что едва ли не для солидности. Майор, у которого младший лейтенант утянул пепельницу из-под носа, вынужден был тянуться к ней через весь стол, пока замполит не догадался сходить и принести из кабинета свою.

Не в пример двум ранее приехавшим лейтенантам из УВД, о которых ни майор, ни подполковник пока не вспоминали, этот младший лейтенант, по-видимому, знал себе цену. Здороваясь, он назвал себя коротко: «Якименко», полагая, что фамилии вполне достаточно. Собственно, должность у него, несмотря на длинное название, была невысокая, прав же, по сравнению с собравшимися, — вообще почти никаких, однако Волохин сразу понял, в чем дело.

Младший лейтенант был штабист — старший инспектор информационно-аналитической группы штаба окружного УВД. Притом, судя по отношению к нему Супонина и Довлетшина, штабист по призванию, божьей милостью. Такие люди, как этот младший лейтенант, не раскрывают преступлений, не задерживают особо опасных рецидивистов и не бывают героями остросюжетных книг и кинофильмов. Бумажные души, штабные крысы, зарывшиеся в вороха таблиц и сообщений, видящие не жизнь, а лишь ее отражение в справках и отчетах, готовые поверить скорее в проект на ватмане, нежели в стоящее перед глазами здание, и любующиеся колонками цифр, как ценитель поэзии строчками стихотворений. Таких штабистов побаиваются люди, занимающие куда более высокие должности, но не потому, что те «ближе к начальству», а потому, что такая вот бумажная душа не пропустит ни одной ошибки, не упустит ни одной мелочи, расковыряет и доложит вышестоящему начальнику то, о чем сам начальник, будь он и семи пядей во лбу, никогда бы не подумал даже спросить.