Евгений Рожков - Осень без любви

Потом он все-таки узнал, что у него рак — болезнь, о которой теперь так много пишут и говорят и которой все боятся.

Осокин не испугался этой болезни — что на роду написано, от того никуда не денешься — стоически переносил недуг.

После почти месячного лечения Осокину полегчало, и врачи стали поговаривать об отправке его в областную клинику.

Илья Иванович лежал в просторной палате (больница была недавно построена), недалеко от окна, смотрел в него, вспоминал прожитое и почти совсем не думал о будущем. Небольшой квадрат неба, видимый в окно, стал теперь для Осокина как бы другом. За свою пятидесятипятилетнюю жизнь он, пожалуй, столько и с таким пристрастием не смотрел ввысь.

По утрам, когда небо было румяным от восходящего солнца, Осокин думал о своей молодости, о кипучих днях, проведенных на строительстве Днепрогэса; в полдень, вглядываясь в белесую синь, он думал о зрелых годах, отданных Чукотке; ночью больше всего думалось о войне, о болезни и всяких неурядицах в жизни.

В нем уже жило то, неестественное для здорового человека, ощущение, приходящее так часто к больным, что жизнь принадлежит не ему, а кому-то другому. Он чувствовал, что она превратилась в нечто пространственно-ощутимое, видимое издали и как никогда понимаемое им самим.

По вечерам в палату, пропахшую камфорой, к Осокину приходила жена, тихая, с ввалившимися от переутомления и страдания глазами, измученная и потому похожая на вымокшую птицу. Она садилась рядом на табуретку, боязливо поправляла сползающий с узких плеч халат, улыбалась ласково мужу, глаза ее теплели, влажнели, в них было какое-то заискивание, и, подавив волнение, тихо начинала рассказывать новости.

— Барановы собрались уезжать — в Магадан перевели. Привет шлют. На работе у вас все хорошо, я Ксению Евгеньевну видела.

— Баранов-то, что ж, доволен?

— Конечно, квартиру хорошую дают и жене его, Любе, работу подходящую подыскали.

— Его также в строительный трест берут?

— Туда. Оклад, говорят, хороший…

— Что ж, парень он толковый, таких надо всегда выдвигать. Я помню, как он начинал…

Осокин задумался. На его лбу четыре глубоких морщины, разделенных как бы надвое перпендикулярной короткой пятой. Когда он задумывается и морщится, то морщины изгибаются и принимают вид четырехкрылой птицы с очень большим клювом.

— С Адамовым они вечно конфликтовали, — вставила жена.

— Ну, тот известный был ретроград. Я Баранова поддерживал — молодой, талантливый, он видел дальше многих. Для нас, родившихся на заре технического прогресса, до сих пор машины — это вроде чудо. Мы НТР за волшебство принимаем и, признаюсь, порой недопонимаем ее. Такие, как Баранов, родились в технический век, к машинам у них отношение вполне свойское, и распоряжаются они ими по-деловому. Я-то понимал, а Адамов нет. Какие дебаты из-за этого шли!

Кира Анатольевна всегда казалась спокойной, вернее, стремилась быть такой, но Осокин видел и понимал, как жена тяжело переносит его недуг. Он ее не успокаивал — боялся еще сильнее расстроить. А когда она спрашивала, как он себя чувствует, то отвечал, как можно бодрее, что очень даже неплохо.

— Вот и хорошо, глядишь, скоро домой отпустят, — ласково говорила жена, но руки у нее всегда при этом дрожали. Он тоже понимал, что домой попадет нескоро, а наверное, и вовсе не попадет.

В середине мая было окончательно решено везти Осокина в областной центр на операцию. Врачи говорили об этом вроде с обнадеживающим энтузиазмом и верой, но нетрудно было догадаться: шансы на благополучный исход операции мизерные.

В один из солнечных дней, рано утром, к Осокину пришла жена, которая решила сопровождать его до областного центра. Пока готовили машину, звонили в аэропорт и узнавали о вертолете, она помогла. Осокину одеться и, не переставая, говорила с ним, стараясь отвлечь от дурных мыслей.

— Помнишь, как после войны мы приехали сюда? Ты ходил весь в орденах, на тебя пялились женщины, и я страшно ревновала.

— Помню, — он улыбнулся, на лбу четырехкрылая птица качнулась, — тут фронтовиков чтили…

— А как тебя завистники решили прокатить на очередных выборах?

— Рядовые коммунисты поддержали, полюбился я им чем-то. — В глазах Осокина блеснула трепетная влага.

— Еще бы, ты ведь как выступал, а работал!..

Она часто вспоминала его прежнего, молодого, веселого, неудержимого в работе. Он ходил в кителе, галифе, хромовых сапогах и без головного убора. За глаза его звали «Наш маршал».

Любимую военную форму он сменил только в шестидесятые годы, когда все уж носили костюмы и он в своем одеянии выглядел «белой вороной».

Выглаженный китель и теперь висел в шифоньере.

Он часто попадался ей на глаза, всякий раз она не могла сдержать слез.

— Я любил с людьми работать, учился многому у них. Когда работа учит тебя чему-то, она всегда бывает интересна. По-моему, в мире существует два самых главных дела: самому учиться и учить других, учить делом, словом, творчеством — короче, воспитывать себя и людей.

Вначале Осокину нетрудно было поднимать поочередно то ногу, то руку, когда жена надевала на него тонкое белье, потом теплое шерстяное, но вскоре он устал, и Кира Анатольевна поняла это, увидев на его бледном лице легкую испарину.

— Давай не торопиться, вдруг задержка какая, а ты будешь париться одетый.

Кира Анатольевна присела на табуретку и перевела дух. Помолчали. Осокин улыбнулся про себя и хмыкнул, видимо, подумал о чем-то.

— Ты чего? — спросила жена, все время наблюдавшая за ним.

— Я тут часто думал над одной своей теорией. — Четырехкрылая птица на лбу Осокина будто сжалась, словно приготовилась к решительному прыжку. — И знаешь, все по ней сходится. С фронта у меня такая примета. Я тебе, кажется, о ней рассказывал? В войну, когда я был в разведбате, то с людьми приходилось много работать. Стал замечать, что бойцы, родившиеся в январе, чаще других гибнут — вечно лезут на рожон. Принялся изучать их биографии — трудные у всех были биографии. От того ли, что в суровое время года рождались и жизнь с ними сурово обращалась? Народ был надежный. Потом, когда предстояла особо важная, рискованная операция, я в разведгруппу январских подбирал и, знаешь, никогда не ошибался. И вывел я теорию, что мужчины, рожденные в январе, — железный народ. Чем объяснить? Не иначе, как игра природы. Кто это может знать? Помнишь нашего Бойко, того, что в сельхозуправлении работал, Владимира Георгиевича? Он тоже в январе родился. Погиб… В мирное время подвиг совершил, за так посмертно орденом не наградят. А судьба-то у него была тяжелая! Ребенок умер, потом жена ушла, помыкался с горем. Он тут коллективизацию проводил, в него стреляли и сильно ранили.