Сергей Антонов - В городе древнем

Вскоре он встретил еще одну женщину. В старом ватнике, в платке, чиненых-перечиненых чулках… Заметив нового человека, она остановилась в ожидании.

— Здравствуйте, — как можно участливее приветствовал ее Степанов.

— Добрый день, милый… Вернулись? Вернулись… — Это был, к сожалению, не тот, о ком она думала дни и ночи. И указала взглядом на город: — Вот ведь как!.. Кто ж будете?

— Степанов я…

Женщина покачала головой:

— Не помню таких…

— Соловьевы, Кореневы здесь? — спросил Степанов.

— Не знаю, милый… Сама только нынче ноги приволокла. Ничего не знаю…

Квартал за кварталом шел он то по улице, то по тропинкам, проложенным вдоль и поперек, вкривь и вкось. Ни одного прямого угла!

Теперь Степанову долго никто не попадался.

Безлюдье. Тревожный покой. Тишина. И что-то еще, неотступно преследовавшее его… То был запах пепелищ…

Начало темнеть, когда Степанов вдруг заметил, что он прошел весь бывший город: впереди линия железной дороги, груды кирпича, оставшиеся от небольшого, но красивого вокзала.

Окраина. А за этой окраиной — такая же пустыня, как и в центре, только без печей…

Знакомое железнодорожное сооружение — кажется, пожарный сарай, теперь служивший, видимо, временным зданием станции, — оказалось справа от Степанова, и он вышел прямо к путям, где стояли платформы. Они были гружены бревнами. Две женщины наверху кольями придвигали к тонким скатам тяжелые кряжи, и те с грохотам свергались на землю.

— Осторожно! — кричали сверху. — Майка, не лезь под бревно!

Степанов посмотрел на Майку: девочка-подросток, тоненькую комплекцию которой не мог скрыть даже просторный, не по плечу, ватник.

Но, сбрасывая бревна, верхние сами все время работали с некоторым риском: перекладин между бревнами не было, не было поэтому, собственно, и рядов. Скатывая одно, можно было рассыпать все остальные и вместе с ними слететь вниз.

Шесть женщин относили бревна в сторону, укладывая их в невысокие штабеля. Степанов поставил чемодан на землю, на чемодан — мешок, молча взялся за еловый ствол.

От девушек на станции Степанов узнал, что все организации и учреждения района размещены на краю города. Здесь уцелело с десяток домов. В небольших полукрестьянских домиках этой самой захолустной окраины жил и работал весь так называемый районный актив. Секретарем райкома комсомола, как выяснил Степанов, был Ваня Турин, его одноклассник.

После окончания школы Ваня Турин, комсомольский активист, не стремился, как почти все его товарищи, в Москву, Ленинград или Смоленск. (Почему-то три эти города притягивали дебрянскую молодежь больше всего.) Он остался на родине и устроился на мебельную фабрику, где его вскоре выбрали секретарем комсомольской организации. Так он и пошел по комсомольской линии. В последний приезд Степанова в Дебрянск Ваня Турин был инструктором райкома. Степанов даже присутствовал на каком-то молодежном митинге в горсаду, слышал выступление Турина.

Здесь, в этой части города, уже чувствовалась жизнь. Прошли двое мужчин, за шторами в окнах — свет керосиновых ламп, даже, кажется, голоса…

Степанов спросил, где райком комсомола, и ему указали домишко в три окна. Никакой вывески, как и на остальных, на нем не было. Планировку этих домов Степанов знал превосходно — все на один манер: тесовый холодный коридорчик, из него ход на кухню, где добрую греть занимает русская печь. Чистая половина, за кухней, разбита тесовой перегородкой надвое: «залу» — самую большую комнату в доме — и крохотную спаленку…

Так оно и оказалось. Степанов прошел коридор и очутился в кухне. Здесь было бы совсем темно, если бы не свет топившейся печки. Из «залы» слышались голоса. Степанов понял, что идет бюро и оно, видимо, в самом разгаре. Войди он сейчас, Ваня бросится ему навстречу, полчаса будет толковать с ним: что? как? откуда? — а может, и совсем перенесет бюро, в общем, нарушит ход своих дел. Поэтому, как ни хотелось встретиться с другом сию минуту, Степанов остался на кухне, сел у топившейся печи, стал смотреть на горевшие поленья.

— Следующий вопрос, — услышал Степанов голос Турина, — заявление Ободовой…

Кто-то вздохнул, стул с шумом отъехал в сторону, видимо, Ободова встала.

«Какая Ободова? — вспоминал Степанов. — Ободова, Ободова…» «Нина Ободова, ученица седьмого «А» класса, прочтет стихи «О Родине», — вспомнил он голос и интонацию преподавателя литературы, объявившего на каком-то школьном вечере ее выступление. На сцену — это было, кажется, в Доме пионеров — вышла невысокая девочка в короткой юбке. С ходу, едва дойдя до рампы, она начала читать стихотворение.

Нина Ободова читала громко, выразительно и под конец, когда окончательно освоилась с аудиторией, свободно и с большим чувством. Зал, где было много родителей, долго аплодировал. Слушателям нравилось и само стихотворение, и то, что читает его милая девочка, вся какая-то ясная и радостная, дочка Георгия Петровича и Нины Семеновны Ободовых, людей, уважаемых в городе.

Нина поклонилась в ответ слегка и с достоинством. Ободренная, она продекламировала второе стихотворение уже совершенно свободно и с еще бо́льшим чувством. Ей опять аплодировали.

И вот сейчас Степанов услышал, как Турин читал заявление этой девочки. Нина Георгиевна Ободова, 1924 года рождения, комсомолка, русская, во время оккупации города работала в организованном немцами квашном пункте, потом — на каком-то складе, участвовала в вечеринках, куда заглядывали и офицеры. Свой комсомольский билет она спрятала. Когда пришли наши, отрыла его, но увидела, что билет испорчен сыростью… Стали задавать вопросы:

— Где же ты его зарыла?

— В сарае… Он все время был у нас сухим, сарай, а потом протекать стал, а я не знала, что протекает…

— В этом и вся твоя вина?

— Нет…

— Вечеринки где устраивались?

— У соседей… — Нина отвечала с уважением к спрашивающим, но коротко, не оправдываясь. Чувствовала ли она себя виноватой или считала, что говори не говори — не поймут?

— Немцы всегда бывали?

— Иногда…

— Что же они делали на вечеринках?

— Танцевали…

— Только и всего? — Кто-то хихикнул нехорошо, с намеком.

Молчание. На этот раз Нина уже ответила не без вызова:

— Только и всего!

— Ну, ну, Ободова! — осадил ее Турин. — Значит, фашисты танцевали с девушками… С твоими подругами, русскими?

— Да…

— А с тобой?

— И со мной…

Степанов услышал, как сразу, словно сговорившись, тяжело вздохнуло несколько человек, зашуршало, наверное по толстой оберточной бумаге, перо секретаря.

— Ну, хорошо, — продолжал Турин. — Ты рассчитывала, что наши, видимо, вернутся, и решила билет не бросать, а запрятать… Да еще, говоришь, в тряпочку завернула?