Сергей Антонов - В городе древнем

— Товарищ Мамин сказал нам… — пыталась было объяснить одна из женщин.

Ефим Петрович прекрасно понимал, что вступить в какой-либо разговор или, не дай бог, спор означало ослабить свои позиции, и сейчас же прервал женщину:

— У товарища Мамина сотни дел. И я вам передаю не свое мнение. Освободить помещение к утру!

Пожалуй, большинство или по крайней мере некоторые смирились бы с этим, и Ефим Петрович прекрасно уловил настроение людей. Но Зоя сказала:

— Я к утру помещение не освобожу. Будете сами выбрасывать меня завтра.

— Тебя-то мы выбросим сейчас! — заявил Ефим Петрович: медлить было нельзя, эта баба показывала дурной пример, могла всех перебудоражить. — Товарищ Маркин!

Товарищем Маркиным Ефим Петрович называл милиционера в случаях, когда нужно было подчеркнуть, кто у кого находится в подчинении, и когда наступал момент решительных действий.

Маркин не столько увидел, сколько ощутил на себе острые взгляды доброго десятка беззащитных людей.

— Я не фашист, чтобы людей… — проговорил Маркин.

— Что? Выходит, я — фашист?! — закричал Ефим Петрович. — Это я — фашист?! Ну, товарищ Маркин!..

Ефим Петрович в бешенстве кинулся в одну сторону, в другую:

— Ну, товарищ Маркин!.. — Потом вдруг остановился: — Если вы милиционер, то подчинитесь Советской власти. Если нет — сдайте оружие!

Все это было явно чрезмерно, но Ефим Петрович, человек вообще осторожный и предусмотрительный, сейчас уже не мог обуздать себя.

— Сдайте оружие!

— Не вы его мне вручали… — буркнул Маркин.

— Что?!

— Не вы его мне вручали, — более отчетливо проговорил Маркин. — И вы — не Советская власть: она так не поступает.

И без того большие глаза Ефима Петровича округлились, стали еще больше. Какой-то частичкой отравленного запалом гнева сознания он понимал, что зарвался. Но что сейчас делать?

— Значит, вы отказываетесь подчиниться? — спросил Ефим Петрович, ни на что не надеясь, просто чтобы заполнить паузу, выиграть время, за которое в голову могло прийти мудрое решение.

Маркин молчал. «Военное время, а он!..»

— Отказываетесь? — почувствовав брешь, вдвигался в нее Ефим Петрович. — Так?! Да?!

— Я подчинюсь, — с трудом двигая пересохшими губами, проговорил Маркин. — Но рапорт на вас я подам.

Он поискал ничего не видящими глазами Зою:

— Где ваше имущество?

— Вон, — кивнула Зоя в угол и добавила: — Не пачкайте рук, Маркин…

Она прошла в угол, наклонилась и, ухватившись за спинку железной кровати с наваленным тряпьем, в неистовстве поволокла ее к двери.

Все молча и неподвижно смотрели на нее.

Через несколько минут она вернулась за тумбочкой, и вот уже холодноватый ветерок шевелит истрепанное одеяло на железной кровати, на тумбочке — салфетку с зубчиками по краям, любовно вырезанную из газеты, листья невысокого фикуса, кусочек розового платья, высовывавшегося из небрежно закрытого чемодана… Все Зоино имущество.

Шумная, в чем-то резкая, а подчас и вздорная, сейчас Зоя вызывала у всех только сочувствие и жалость. Ее окружили женщины и стали осторожно уговаривать как человека, потерявшего над собою власть:

— Зачем ты так, Зоя?..

— Куда ты сейчас денешься?..

— Давай, милая, все аккуратненько поставим на место… Поможем тебе, перенесем…

Зоя, полнотелая, румяная, словно жила на добрых родительских харчах, стояла молча и твердо, ровным счетом ничего не слыша.

— Боже! Не тронулась ли?.. — с испугом спросил кто-то.

— Господи…

Ефим Петрович, недовольный собой и тем, как повернулось дело, мелкими быстрыми шажками уже шел по аллее. За ним, в отдалении, подчеркивавшем, что он не имеет к этому человеку отношения, угрюмо двигался Маркин.

В это время и появился запыхавшийся Степанов. Пробегая мимо Ефима Петровича и Маркина, Степанов понял, что вот эти двое и повинны в выселении. Остановился…

— Что тут происходит?.. В чем дело?.. — проговорил он, еле переводя дух.

Ефим Петрович лишь небрежно повел головой, но даже не обернулся, не замедлил шага. Маркин, считавший, что обращаться нужно не к нему, тоже не ответил.

— Товарищ Маркин? — нетерпеливо спросил Степанов. Милиционер кивнул на Ефима Петровича.

Степанов подошел к Соловейчику:

— Что здесь происходит?

— Занимайтесь своим делом, гражданин, — ответил тот не останавливаясь.

— Погодите… Вы что же тут наделали?.. Разве Мамин отменил решение?..

Ефим Петрович на этот раз обернулся:

— Русским языком говорю, гражданин: занимайтесь своим делом!

«Не свое дело? Нет! Свое! Свое!»

— Кто вы такой? — сдержанно спросил Степанов. За сдержанностью — неприязнь и вот-вот готовый прорваться наружу гнев. Он давно заметил стоявшую под ветром кровать, тумбочку, фикус… — Разве решение райисполкома отменено? Что вы делаете? Людей — на улицу?!

На миг показалось, что стоит сказать еще две-три фразы, и этих администраторов можно вразумить: одумайтесь, женщин и детей — на произвол судьбы!..

Но все оказалось совсем не так.

— Слушайте, вы!.. — теперь уже с угрозой крикнул Ефим Петрович. — Еще раз по-русски говорю: займитесь своим делом! Учите детей арифметике и грамматике! Не вмешивайтесь!

Шагнув вперед, Степанов схватил Ефима Петровича за шиворот и как следует тряхнул. Сукно шинели Соловейчика затрещало.

— Идите и извинитесь перед людьми! Позор!

Маркин, благо к нему не обращались, пошел своей дорогой. А Степанов изо всех сил толкнул Ефима Петровича к застывшим, смятенным женщинам.

За дискредитацию Советской власти Захаров пригрозил Соловейчику исключением из партии, учителя тоже вызвал к себе для объяснений.

— Ну, Степанов!.. — встретил он его укором. — Вы тогда обиделись на меня. А это что иное, как не партизанщина в условиях фронтового города?!

Степанов стоял молча, словно обвинение это было обращено не к нему или словно он его не слышал.

— Может, — спросил он как можно спокойнее, — сначала мне позволено будет сесть? Вот хотя бы на эту табуретку… Благо она все еще крепкая… — И он потрогал ее, словно определяя: да, действительно крепкая…

Сколько раз в этом кабинете Захаров устраивал разносы — справедливо и, случалось, несправедливо, — но никто так не держал себя с ним. Таких не помнил…

Степанов меж тем сел на табуретку и сказал:

— Николай Николаевич, вы прекрасно знаете, что Дебрянск не фронтовой город. Зачем, спрашивается, эти ненужные преувеличения? Что касается инцидента у школы — дело ваше судить о нем…

Захаров, постучав пальцами по столу, еще раз посмотрел небольшими серыми глазами под редкими бровками на Степанова.

— Иначе поступить было нельзя, уважаемый учитель? — спросил он, садясь.

— Черт его знает, — признался Степанов. — Может, и можно иначе… Но как именно? — Он спрашивал не столько Захарова, сколько самого себя: «В самом деле, как нужно было поступить?» — Я, Николай Николаевич, другого ничего не нашел, да и искать было некогда…