Владимир Христофоров - Деньги за путину

Окрепнув, Шелегеда снова подался на Дальний Восток, туда, откуда начинал — на судоремонтный завод. Потомственный хлебороб, он не любил туфты, работал чисто, за что и получил прозвище Чистодел. Кроме того, уважал порядок во всем, четкость и ясность. В армии на сверхсрочную не пошел: независимость ценил превыше всего.

Случай свел Шелегеду с моряками, совершающими грузовые рейсы на Чукотку. Так он оказался в колхозе «Товарищ» на берегу Берингова моря. Колхоз есть колхоз. На первых порах Григория удивляла и даже бесила кажущаяся всеобщая разболтанность, отсутствие строгой дисциплины, гарантированной зарплаты. Поэтому он быстро прослыл деловым человеком, освоил рыбацкое дело, стал бригадиром. Сам разведывал новые чировые озера, находил по реке нельмовые места, впервые организовал копченье щуки, которую раньше вообще не ловили. За свою выносливость и силу Шелегеду прозвали Двужильным. Пил он в меру, деньги складывал на сберкнижку. Скопилось их за пять лет предостаточно. Еще и отцу помогал, братьям.

К женщинам отношение у него было сложное. На судоремонтном заводе он влюбился в буфетчицу рабочей столовой — добрую светловолосую толстушку, мать троих детей. Такой теплоты и нежности к себе Шелегеда не испытывал ни до, ни после нее. Лишь много лет спустя он осознал, что в ее чувстве скорее больше было материнского участия, чем любви. Шелегеда злился, когда она, делая покупки своему старшему сыну, не забывала и о нем: то носки теплые, то носовые платки, майки… А он старался во всем казаться взрослее, чем был на самом деле: начал курить, мог в компании хлопнуть стакан водки хотя она ему была противна. И в ее доме он старательно играл роль хозяина: забирал младших из садика, колол дрова.

Заводские парни посмеивались над Шелегедой — мол, неплохо устроился — в тепле, сыт… Решил тогда Шелегеда официально жениться, не буфетчица оказалась благоразумнее. «Да за тебя любая красавица — не чета мне — пойдет», — сказала она. А он все приходил и приходил, молчаливый, злой.

И на Чукотке Шелегеда думал лишь о ней и даже посылал денежные переводы. Однажды она написала: «Милый мой мальчик! Да ведь выросли мои дети. Выросли! Сами работают на том же заводе, где и я. Не обижай нас деньгами. Кто мы тебе? Старикам своим помогай… Спасибо за все. Береги себя, одевайся теплее. Помнишь, какой у тебя был приступ ревматизма?»

Потом Шелегеда прошел через пору жизни, когда, казалось, и женщин было достаточно, и денег. Только ни одна не зацепила его сердце. Вот и росли в нем из года в год пустота и раздражение на весь белый свет, пока не сошелся с Людмилой — воспитательницей детского сада, робкой тихой женщиной с пятилетней дочкой. Чтобы не унизиться в глазах других, Григорий, завидев свою подругу, мог бросить небрежно: «Вон моя уродина пылит с выродком». Но наедине становился мягким и добрым, даже голос его звучал приглушенно, бархатно. Но этого никто не видел и не знал.

Шелегеда действительно решил этой путиной завершить свою трудовую деятельность и начать тихую жизнь где-нибудь на глухой пасеке.

Берег подымался круто вверх. Поросший густым кустарником, он год от года оползал в море, обнажая кое-где края подземных ледяных линз. Они оттаивали и прорезали в склонах глубокие каньоны. Тепло просачивалось внутрь этих застывших озерец, и земля вокруг вдруг опускалась, образуя глубокие воронки.

Наверху, за каменным карьером, проходила дорога, соединяющая город с рыббазой. Слева по берегу, метрах в трехстах, стояла изба старой колхозной рыбалки. Еще одна достопримечательность находилась поблизости от бригады — выброшенный много лет назад штормом небольшой катер. Как он здесь оказался — никто не помнил. Море наполовину замыло его ржавый корпус, и он накренился всем корпусом вбок, будто собирался с первой волной подняться и уйти в плавание. Это впечатление особенно усиливалось во время прилива. В непогоду волны яростно обрушивались на рубку с пустыми глазницами иллюминаторов, наполняли трюм пенной зеленоватой водой. Потом она долго стекала ручейками из заклепочных отверстий. Слева по борту еще можно было прочесть: «Товарищ».

С некоторой растерянностью рыбаки посматривали наверх — метрах в пятидесяти крутой склон переходил в пологую террасу. Там устраивать жилье глупо — уж очень высоко. Тогда где? Шелегеда вдавил каблуком окурок:

— Чего, гладиаторы, приуныли? Счас мы мигом оборудуемся.

С ловкостью обезьяны он полез по склону и скоро исчез в густом кустарнике. Только вздрагивающие кончики веток да хруст валежника отмечали его присутствие.

— Ну и скорость! Как у спаниеля, — сказал пижон в модной куртке.

Все засмеялись.

Но вот из зарослей высунулась голова.

— Нашел! Отличное место. Айда сюда.

Часа за полтора рыбаки вырубили в кустарнике две площадки. Одну под палатку, вторую — чуть поодаль, чтоб не долетели искры из печной трубы, — под кухню. Потом на кунгасе отправились вдоль берега за бревнами и досками. Нашли даже целую дверь с ржавым почтовым ящиком. На территорий рыббазы давно валялись листы оцинкованного гофрированного железа, завезенного сюда еще со времен посещения Чукотки американскими шхунами. На листах сохранилось клеймо — античный мужской силуэт и надпись: «Аполло».

Пока сортировали железо, морячок в бушлате вовсю заговаривал зубы двум подошедшим девушкам в новеньких комбинезонах — рыбообработчицам. «Не верите, что это обшивка с «Аполлона»? Да не я буду! У ребят спросите. Вчера, ночью слышу — опять что-то заскрежетало, зазвенело. Выглянул из палатки, а у входа — лист, еще горячий. Их велено собирать. За каждый платят по три девяносто две. Ей-ей, не я буду! Приходите сегодня ночью — обещают опять…» Девушки согласно смеялись и не уходили.

— Порядок! — подмигнул рыбакам морячок и принялся таскать листы на кунгас.

Когда свалили на берег весь материал, Савелию сделалось невыносимо грустно: «Когда же все это кончится?» Он уже считал, что слоновья работа позади, что теперь, как все заверяли, наступит длительная пора безделья, до самого начала рунного хода кеты. И лишь в свободное от отдыха время — неутомительная переборка невода для собственных нужд. А тут опять немыслимая операция по перетаскиванию всего этого завала бревен, досок, железа по отвесной горе на высоту с четырехэтажный дом.

Бригадир первым взвалил на плечо бревно и полез, цепляясь левой рукой за кусты и комья влажной земли. Шея его, и без того бурая от комариной мази, вздулась веревками жил. Дрожали колени. Морячок подхватил сзади конец бревна, но Шелегеда зло матюгнулся.

Савелий нервно передернул плечами и взглянул на Антонишина, словно спрашивая: «Ну зачем так уродоваться?» Гена страдальчески морщился и непрерывно смаргивал белесыми ресницами капельки пота.