Георге Георгиу - Возвращение к любви

— На этом не буду вас задерживать. До свиданья.

Трестиоарэ протянул ему руку через стол, чтобы попрощаться, но тут же убрал ее, словно наткнулся на невидимую преграду.

Максим Мога притворился, что не заметил этого движения, предоставив зоренскому директору возможность быстро ретироваться. Когда же двери за ним закрылись, Мога вызвал Аделу и велел ей до девяти утра не пускать никого в его кабинет. Александр Кэлиману подсказал ему на днях мысль провести научную конференцию с участием кишиневских ученых, и он хотел набросать ее программу.

Томшу он еще вчера послал на виноградники, Ивэнуш готовил партийное собрание; предусматривалось выступление Серафима Сфынту по поводу осенних работ.

Но разговор с Трестиоарэ все не шел из головы: он чувствовал еще присутствие зоренского директора, и это смутно его беспокоило, отвлекало от работы. Надо было, возможно, на некоторое время уйти из кабинета. Либо иметь рядом преданного друга, такого, как Михаил Лянка. И вдруг на него навалилась тоска по Стэнкуце, по ее людям — как было бы теперь для него кстати хотя бы их простое присутствие!

Тоска по оставленной им Стэнкуце преследовала Максима Могу несколько дней, шаг за шагом, не отступая ни на мгновение. Говорил ли он о чем-то с Андреем Ивэнушем или Ионом Пэтруцем, совещался ли с Козьмой Томшей или Анной Флорей, — мысли его были в Стэнкуце, в которой, как он однажды сказал в шутку, дважды пережил рождение: в первый раз — давным давно, когда появился на свет в тех местах живой комок с большими глазами и хриплым криком, а вторично — когда был избран председателем колхоза. Тоска по Стэнкуце, завладевшая им, была такой нестерпимой, что захотелось бросить все, сесть в машину и погнать свою «Волгу», словно метеор, к тому селению в Буджакской степи, с хатенками, протянувшимися от склона к склону, будто стая галок. Надо было съездить туда, поклониться могиле матери, принести ей розы — цветы, которые так нравились ей при жизни, которыми она украсила столько сотканных ею ковров. И исповедаться маме в том, что в его немалые уже годы полюбил женщину редкой душевной красоты, и он страшится ее потерять.

И еще — пойти к старому Жувалэ, узнать, как чувствует он себя после операции. Если выздоровел, если обрел прежние силы, — попросит его сделать надгробье для могилы матери. Старик много лет был с ней знаком и знает, каким должен быть для нее памятник.

Да и крестника своего, Костику Мирча, немало крови испортившего ему нескончаемыми жалобами, хотелось встретить и спросить: стало ли ему лучше теперь, когда нет уже его «врага» и «угнетателя»?

Да и Назара, мудрого Антипа Назара, умевшего его поддержать, когда была в том нужда, с особым тактом, и с тем же тактом, но без уверток показывать совершенные им ошибки. И таким же, как Назар, со временем хотелось увидеть Андрея Ивэнуша.

Охваченный тоской, Максим Мога вновь почувствовал себя виноватым перед Пояной, ибо не был еще в силах отдать ей всецело душу, все свое существо, как требовала она от него теперь. Ибо не была ему Пояна чужой. На ее земле была могила, к которой так часто приходил он теперь, поеняне начали привыкать к тому, что встречают его на погосте, и перед теми сельчанами, что постарше, начали возникать обрывки воспоминаний минувших лет, когда статный парень Максим Мога в лунные ночи провожал домой Нэстицу, Кэлиманову дочку, и запоздалые прохожие заставали их еще у калитки. Напрасно влюбленные полагают, что могут укрыться от людских глаз.

И жили еще в Пояне давние друзья Моги — Войку, Хэцашу, Станчу.

Виктор Станчу тревожил Могу, заставлял задумываться. С тех пор как оба стали работать вместе, они встречались почти каждый день, но отношения между ними застыли на месте, словно поезд в станционном тупике. Видит бог, думал Мога, нет у меня на душе ничего против него, только-то и всего, что не принял его подарок. И за Анну на него не сердился, скажу хоть кому: я доволен, напротив, что устроить ее удалось в Пояне, что есть у меня теперь здесь еще один человек, на которого могу положиться, а это тоже немало. Что же встало между нами теперь? Не более чем пустая обида. Виктор, как один из самых видных директоров совхозов во всем районе, имел полное право претендовать на место генерального. В тот день в конце марта, когда оба впервые встретились в Драгушанах, Вениамин Олару, сам того не ведая, раскрыл перед ним все карты. По этой причине тогда Станчу и вышел из себя.

Может быть, эти неприятные обстоятельства тоже пробудили вдруг в душе Моги это волнующее чувство — тоску по Стэнкуце и ее людям.

Значит, надо было ехать в Стэнкуцу. Иначе не вырваться из тисков тоски. Он пожаловался на это однажды даже Анне. Она ведь тоже была из тех мест, оставила там друзей и могла его понять. Максим встретился с нею на винограднике; Анна наводила порядок в бывшей краме, где собиралась устроить жилье для студентов на время сбора винограда. Увидев, как она белит стены, в белой косынке, одетая в закапанный известкой старый синий халат, он с улыбкой сказал:

— А этот наряд тебе к лицу. Но разве обязательно было нужно самой браться за кисть? Не нашлось помощников?

— Работаю с удовольствием, Максим Дмитриевич. — Анна обратила к нему дружеский взгляд. — Чтобы не утратить сноровку, обретенную в молодости; может быть, она мне еще пригодится. — Тем не менее, она отложила кисть, сняла косынку и халат и осталась в простом платье без рукавов.

— Недавно здесь был Виктор Станчу. Говорил, что ищет вас.

— Странно… — Максим Мога взял ее за локоть, словно для доверительной беседы. — Этот Станчу… Мне кажется, с ним что-то происходит. Думал, что хорошо знаю его, но, видимо, ошибся. И часто он у вас появляется?

Под его прямым взглядом Анна растерялась. Она, конечно, хорошо понимала, почему Станчу сюда зачастил, женское чутье не могло ее подвести. Но, не будучи до конца уверенной, сочла нужным искренне сказать:

— Частенько… То вас разыскивает, то Томшу, а раза два признался прямо, что заскочил специально, чтобы повидать меня.

— Дорогая Анна, — Мога перешел на шутливый тон, — дело пахнет керосином!

Анна зарделась.

— Не сердись, — сказал Максим Мога, видя ее растерянность. — Никто не может быть уверен, что не потеряет когда-нибудь и из-за кого-нибудь голову. — Говоря это, Максим подумал о себе; ведь точно так полюбил он свою Лионору — любовь сразила его нежданно, перевернув душу. — Но оставим Станчу. Хотел сказать, что завтра на заре собираюсь подскочить в Стэнкуцу. Соскучился по ней — беда! Мне даже кажется, что если не съезжу туда сегодня-завтра, значит не увижу ее никогда! Такой уж старческий бред. Что ты на это скажешь?