Александр Андреев - Широкое течение

Однажды, выслушав требования Дарьина, Василий Тимофеевич всплеснул руками.

— Вот беда; весь полк шагает не в ногу, один ты — в ногу! Все нехороши, один ты — святой. — Недовольно поморщился и ткнул пальцем в пол, под ноги себе. — Ты гляди, парень, в корень. Может, ты самый и есть во всем виноватый.

— Начальство разберется, кто правый, кто виноватый, — сказал Дарьин резко. — Только я знаю, что раньше вы в моей бригаде дневали и ночевали — хорош был, а теперь стороной обходите — нехорош. На черную страницу занесли.

Самылкин вынул из нагрудного кармана халата засаленную книжечку, взмахнув ею, подтвердил:

— Верно, раньше ты был на хорошем месте. — Замолчал и пояснил: — Я — старший мастер, милый человек, а не лекарь. Мне учить тебя нечему — ты не новичок. У меня других ребятишек много, кому надо показать, кому подсказать. А тебя, видно, лечить надо. У тебя, гляди, парень, самолюбие взъерошилось, как щетина на волчьем хребте, пригладить ее надо, горячим утюгом провести разок… Но я на это не спец. Обратись к Володе Безводову, а еще лучше к Фирсонову, они тебя пригладят…

— Мое самолюбие останется при мне, пусть оно вас не тревожит, — кратко сказал Дарьин.

— А коли так, то тебе никакой молот не поможет, куда ни поставь. — Василий Тимофеевич посмотрел на Дарьина подобревшими глазами и сказал вдруг по-отечески просто, дружелюбно: — А иди-ка ты, парень, в цех, к людям, да приглядись к товарищам своим, как они куют. Пойди к Карнилину. Ты, я знаю, его не подпускал к себе, когда он учился, а он тебе все отдаст, только бери.

Старший мастер еще более разбередил остро саднившую рану. Олег ревниво охранял свои знания, накопленный им опыт. Идти на поклон к другому он считал уделом слабых. У него была одна возможность стронуться с мертвой точки — курсы мастеров. Но увлечение Мариной Барохтой заставило его забросить курсы, хотя дома перед уходом на свидания он продолжал говорить Насте, что идет учиться.

Полное поражение Дарьин потерпел в конце зимы.

Цех из месяца в месяц выполнял программу и решительно выходил на первое место среди заготовительных цехов завода.

Комсомольская организация подводила итоги длительному и упорному соревнованию молодежных бригад. На комсомольское бюро были вызваны бригадиры-кузнецы и нагревальщики.

Заседание вела Таня Оленина, заместитель комсорга, — Володя Безводов был болен. Она сидела за столом прямо, неподкупно строгая, даже властная, не похожая на себя, и Антон глядел на нее удивленно, не узнавая в ней прежней Тани.

Вместе со своим учителем Полутениным Антон надежно утвердился на первом месте в кузнице и сейчас был главным предметом спора.

— Карнилин родился в рубашке — так моя бабка говорила про счастливцев, — шутливо сказал Женя Космачев, указывая на Антона. — Его куда ни поставь, — все равно ему повезет, так уж на роду написано.

— Бабушкины сказки! — оберегая авторитет своего бывшего бригадира, сказал Гришоня из-за плеча Сарафанова.

Дарьин уничтожающе покосился на него, презрительно фыркнул и скептически, с расстановкой выговорил:

— Рубашка на нем есть, это верно. Только он собрал на нее, как говорится, с миру по нитке.

Олег сидел у раскрытого окна, изредка взглядывал на яркую зелень аллеи.

— На что намекаешь? — спросил Сарафанов недружелюбно. — Не виляй, топай напрямки…

— У Карнилина своего, оригинального опыта, своих приемов нет, — пояснил Дарьин отчетливо. — Он, как нищий, ходил по кузнице, по бригадам и побирался: кто что подаст. Его успех по кусочкам собран — ткни его, он и рассыплется…

— Уж не ты ли ему подавал? — крикнул Гришоня насмешливо. — Благодетель нашелся, гляди-ка! От тебя дождешься… Но теперь нам наплевать на тебя!..

Таня, привстав, строго поглядела на Гришоню через голову Ильи Сарафанова, предупредила:

— Курёнков, умерь свой пыл. Хочешь говорить, проси слова. Продолжай, Дарьин.

— И еще заметьте, — сказал Олег, — Карнилина выращивали, как выращивают садовники подопытное дерево; ему и удобрения, и прививки, и поливка… Вокруг него целый хоровод — и мастера, и технологи, и наладчики, и комсорг с парторгом. Тут уж не умеешь плясать, да запляшешь.

Гришоня вскочил и, перегнувшись через плечо Ильи, крикнул Дарьину:

— А с тобой мало носились? Забыл? Завидуешь!

— Помолчи, Курёнков, — опять одернула его Таня. — Дисциплины не знаешь?.. — Красные разводы румянца на щеках Тани выдавали ее волнение. Повернувшись к Дарьину, она спросила негромко, но настойчиво: — Может быть, ты разъяснишь то, что сказал?

— Я хочу сказать, что каждый из нас, кузнецов, кому отвалят столько же внимания, сколько получает Карнилин, достигнет тех же успехов, а может, даже и больших.

Выдержав паузу, дождавшись, тишины, Таня спросила, испытующе глядя на Олега:

— Ты считаешь, что тебе мало уделяют внимания?

— Да, мало.

— Ерунда, — перекрыл всех зычный сипловатый голос Сарафанова. — Ручки нам целовать, что ли?

— Просто стечение обстоятельств, — воскликнул Рыжухин. — Попал на волну, вот и подбросило на гребень.

— Опять ерунда, — еще громче возразил Сарафанов. — Штамповать надо, как Антон, изо всех сил, да коробочку эту, — средним пальцем он постучал себя по виску, — надо иметь посветлее, соображать что к чему, тогда и первое место очутится под руками — занимай! Правильно я говорю, Фома Прохорович?

Антон сидел в углу, возле радиолы, и следил, как Сидор Лоза рисовал на листке блокнота смешные рожицы. На вопрос Рыжухина он услышал глуховатый голос Фомы Прохоровича Полутенина:

— Ты что молчишь, Антон? О тебе говорят, объясни товарищам: твои дела — не секрет.

Антон поднял голову и вопросительно взглянул на Таню; она кивнула ему головой:

— Говорите, Карнилин.

— Дарьин прав, конечно, — сказал Антон, — я действительно ходил по бригадам, собирал то, чего у меня не хватало. — Он встал, повернулся к Дарьину и проговорил резко: — Только ты врешь, Дарьин: я ходил по цеху, но не как нищий, — рабочий человек никогда не был и не будет нищим! Я ходил как член коллектива, как ученик этого коллектива. Я и к тебе обращался за помощью. Только ты оказался кулаком, фордом каким-то, чорт бы тебя побрал!..

Комсомольцы примолкли, всполошенно переглядывались. Скрывая улыбку, Таня предостерегающе постучала по столу карандашом:

— Выражайтесь осторожней, Карнилин.

Антон виновато взглянул на Таню, как бы извиняясь, и уже спокойнее прибавил:

— Сказать по правде, Дарьин, не люблю я тебя, честное слово. Еще когда в ремесленном учились, не нравилась мне твоя фанаберия, фырканье твое. Сам ты вырос, и спесь твоя разрослась — дальше некуда!

Дарьин тоже встал, сказал с неприязнью:

— А ты думаешь, я тебя обожаю?