Николай Угловский - Подруги

— Да, конечно, — пролепетала Лена. — Только Катю нам трудно судить, в чужую душу не влезешь. Вот если ты такой гордый, скажи, зачем ты в колхоз поехал? Что ты здесь нашел?

Володя откашлялся, нащупал в кармане папиросы, но доставать не стал, только переменил положение правой, неудобно подвернутой ноги.

— А чего мне было искать? Взял да и поехал — испытать новую жизнь. Думал, потом пригодится. А тут интересная работа попалась, я давно о такой мечтал. Во всяком случае бегать туда-сюда, как Катя, пока не собираюсь. Меня приняли как полагается, а я бы наплевал на все и опять в другое место подался? Нет, это не по мне.

Лена сидела, понурив голову, не решаясь ни уйти, ни продолжать разговор. Мыслей в голове не было, было лишь желание остаться одной, лечь лицом в траву и заплакать, как это бывало в детстве после жестокой обиды, нанесенной взрослыми.

Володе вновь стало безотчетно жаль Лену. Он чувствовал себя виноватым перед ней, хотя и не знал — в чем.

— Лена, — оказал он глухо, дотрагиваясь до ее руки, — знай, Лена, что я тебя очень уважаю, больше прежнего… Если бы мы раньше встретились, все было бы по-иному… Ты очень хорошая, Лена, только я не умею это выразить…

Она легла лицом в траву и заплакала — легко и беззвучно, словно плакали и страдали одни глаза, а не все ее существо. А может, это были не только слезы жалости к себе и горечи по утраченным надеждам, но и слезы благодарности за теплые, искренние слова, которых она ждала столько времени.

Володя беспокойно оглянулся, приподнялся на локте и бережно обнял Лену за плечи…

А дождя все не было. Если в конце мая, когда досевались последние гектары яровых, люди радовались неизменно чистому и жаркому небу, то теперь с тревогой и недоумением оглядывали горизонт, тщетно выискивая хотя бы единое облачко, предвещавшее перемену погоды.

Дождь был нужен позарез — и травам, и яровым, о неистребимым упорством пробивавшимся к солнцу сквозь сухую корку земли. Но настоящей силы в выбрызнувших поверх полей зеленых ростках не было. А трава даже на заливных лугах выглядела не лучше, чем в прежние годы на суходолах. Одни сутки теплого обильного дождепада решили бы все. Однако небо по-прежнему слепило и обдавало людей и землю изнуряющим зноем.

Самойлов нервничал все больше. Да и было отчего: урожай под угрозой, заготовка кормов недопустимо затягивалась. Но секретарь райкома обвинял в этом не засуху, а людей. Он был убежден, что задержка с силосованием вызвана застарелой привычкой председателей колхозов к самотеку. И он не мог допустить, чтобы все его усилия по чьей-то глупости полетели прахом.

Он решил поехать к Логинову. В колхоз имени Ильича Самойлов собирался давно. Еще, прошлой осенью, вскоре после партконференции, его заинтересовал здешний председатель, человек, как показалось секретарю, дельный и умный, несмотря на его спорные выступления на совещаниях и частые стычки с работниками райкома. Постепенно, однако, это мнение о Логинове изменилось. Вопреки возлагаемым на него надеждам, Логинов до сих пор ничем особенным себя не проявил, хуже того — в отдельных случаях неправильно реагировал на указания райкома, а то и просто игнорировал их. Это не могло не настораживать. Очевидно было, что вся его так называемая самостоятельность и здравый смысл — не что иное, как обыкновенная самоуверенность и зазнайство, порожденное прежней безнаказанностью.

Что ж, подобных людей Самойлову уже приходилось встречать. Их, правда, не всегда удавалось раскусить сразу, но рано или поздно они сами разоблачали себя. Странно, почему так верят в Логинова Локтев и другие? Или так же свыклись с ним, как и с этим бесхребетным Дубцовым, которого годами держали у руководства, хотя и видели, что он заваливает дело? Да, конечно, и тут сказывается эта проклятая боязнь нового, боязнь перемен, давно уже назревших и требующих риска.

Зато он, Самойлов, не намерен останавливаться на полпути, хотя бы ему пришлось восстановить против себя всех. Самое обидное состояло в том, что. сколько он ни приглядывался к людям, ему до сих пор не удавалось найти ни одного, на кого он мог бы по-настоящему положиться. Надеяться приходилось лишь на себя самого, и Самойлов бестрепетно готов был работать и думать за всех, даже если бы ему довелось спать не больше четырех часов в сутки. Он знал: сил у него хватит. Не, на отдых же послали его сюда.

Оставаясь наедине, Самойлов пробовал проанализировать и оценить свою деятельность как бы со стороны и всякий раз приходил к выводу, что в создавшихся условиях иначе действовать он не может и не имеет права. При этом он искренне старался быть объективным и даже признал однажды, что в данном случае поступил опрометчиво. Однако исправлять ошибку не стал: незачем было давать подчиненным повод для злорадства. А что люди непременно стали бы злословить по его адресу — в этом Самойлов не сомневался. Он не обманывал себя насчет подлинных чувств тех, кому он повседневно говорил неприятную правду…

Да, он не любит болтунов — и вот уже про него говорят, что первый секретарь зажимает критику; он требователен и беспощаден к тем, кто работает спустя рукава, — на него обижаются, будто он только угрожает и наказывает; он с утра и до позднего вечера не знает покоя и не дает его другим — ему пытаются доказать, что он плохо знает людей, подменяет их, глушит инициативу… Да если бы все это было справедливым, он первый признал бы свое банкротство. Между тем дело обстояло как раз наоборот: в колхозах стало больше порядка, район неплохо провел весенний сев, в обкоме Самойлов на хорошем счету. Так почему же, к примеру, председатель райисполкома обиделся и заговорил даже об «отставке», когда Самойлов потребовал на предварительный просмотр его доклад на сессии райсовета? К тому же выяснилось, что тон доклада действительно был недостаточно требовательным, а задачи и сроки мероприятий не столь жесткими, как диктовала обстановка. Почему тот же Логинов возмутился, когда одно из его путаных выступлений не появилось в газетном отчете? Ничего похожего не было в том районе, где Самойлов работал раньше. Или там люди были другие, не такие мелочные, как Локтев и Логинов?

Что ж, если так, он найдет таких людей и здесь…

В это утро, проснувшись словно от толчка, Логинов глянул в окно и ахнул: на дворе с мягким, устойчивым шумом лил дождь. В другое время он переждал бы ливень, быть может, подосадовал бы на помеху в работах, а сейчас подумал: «Жаль, с утра пошел — к обеду перестанет».

Наскоро позавтракав, Логинов набросил на плечи неизносимый брезентовый плащ, пошел к бригадиру.

Василий Бугров, приоткрыв окно и с наслаждением прислушиваясь к буйному перестуку дождевых струй о затвердевшую землю, поспешно допивал четвертый стакан чаю. Завидев председателя, вынырнувшего из водяной пелены прямо под окном. Бугров без сожаления поставил недопитый стакан на блюдце, встретил Логинова у порога.