Юрий Рытхэу - Полярный круг

— А когда вы стали коммунистом? — спросил Ганса Нанок.

— Во время сопротивления, — ответил Йенсен.

Орхус оказался довольно большим городом. Разместились в гостинице, и поздно вечером вышли прогуляться ко городу. И снова — сверкание витрин, товарное изобилие.

Наступило утро, когда машина взяла курс на Копенгаген. Выехали рано, чтобы успеть к самолету, отлетающему в тот же вечер в Москву.

За окном машины тянулась столетиями взлелеянная, приспособленная для жизни земля — поля, луга, леса, озера, небольшие речки. Иногда у Нанока было такое ощущение, что они едут по огромному парку. Даже домики аккуратностью и ухоженностью своей напоминали, игрушки или садовые павильоны.

На зеленых пастбищах паслись игрушечные коровы, и такое впечатление усиливалось тем, что возле них не было пастуха: только низко натянутая на уровне травы проволока, почти невидимая в зелени, так называемый электропастух. Коровы были одинаково упитанные, даже окраска у них была вроде одна и та же, словно их делали на одной фабрике коров. Тут оленьему стаду не разгуляться. Да и корма настоящего для оленей здесь нет. Вспомнились оленухи, которые в темноте приходили к яранге в стойбище Клея, и голос Зины Канталиной.

— Олени в Дании есть?

— Есть, — ответил Ганс.

— Большие стада? — удивленно спросил Нанок.

— Небольшие, — ответил Ганс. — Они пасутся в парке у Королевского замка недалеко от Копенгагена.

— Я имел в виду настоящих оленей, — пояснил Нанок. — Как у нас на Чукотке.

— Таких нет даже в Гренландии, — ответил Ганс.

Останавливались в крошечных городках, обедали в пустых закусочных, где потчевали с подчеркнутым радушием и любезностью.

Солнце садилось, когда машина достигла Копенгагена. Ганс повез гостей в ресторан на вокзале, который он считал очень хорошим.

До отлета самолета оставалось еще несколько часов. И вдруг Нанок вспомнил. Как же он мог позабыть об этом? Наварана, внучка Петера Фрейхена, говорила, что в Копенгагене есть памятник Кнуду Расмуссену.

— Поедем посмотрим памятник, — сказал Нанок.

Памятник открылся издали. На набережной стоял гранитный человек, похожий на осколок утеса на скалистых берегах мыса Дежнева между Уэленом и Науканом.

В детстве, когда Нанок ездил на собаках из родного селения в Уэлен или плыл на вельботе, сразу же, когда позади скрывались спрятанные в камнях нынлю Наукана, он видел эти каменные фигуры на гребнях высоких мысов. Требовалось совсем немного воображения, чтобы увидеть Вечно Скорбящую — окаменевшую от горя женщину, потерявшую в студеных волнах моря своего мужа, а потом и своих сыновей.

Это был памятник тысячам чукотских и эскимосских женщин, в чьи судьбы вмешались море и великие силы, управляющие жизнью на земле.

Чуть восточнее, ближе к чукотскому селению, стояло каменное изваяние, напоминающее ребенка в меховом комбинезоне. Это тоже печальный памятник. На этот раз, как гласила легенда, это был окаменевший несчастный ребенок, чьи родители умерли во время эпидемии, скосившей всех жителей когда-то большого, многолюдного стойбища. Уцелел лишь один этот ребенок. Он долго с плачем бродил вокруг опустевших яранг, пока не превратился в камень и не встал вечно над морем. В пуржистые зимние вечера, когда едешь под этими скалами, можно услышать отдаленный детский плач — это доносится через годы горестное рыдание сироты.

Но здесь не было скал. На ровной набережной стоял человек в анораке [16] Анорак — меховая одежда эскимосов. , с надетым на голову капюшоном и смотрел вдаль. Он словно недоумевал, почему оказался здесь и где тот берег, к которому он стремился в своих бесконечных путешествиях, в поисках мудрости и знаний о жизни человека.

Мимо него мчались, шурша шинами по асфальту, разнообразнейшие машины, от воды пахло машинным жиром — нефтью, а снег, который зимой падал и таял на его гранитных плечах, был серый от грязи и сажи. Этот снег не годился дли постройки иглу [17] Иглу — снежное жилище. , из него даже нельзя было приготовить питьевую воду или нанести слой льда на полозья нарт, чтобы они легко скользили по насту.

Он здесь был чужой, и Нанок сразу же почувствовал это, приближаясь медленными шагами к памятнику.

Вот таким стоял Кнуд Расмуссен на мысе Дежнева и оглядывал расширившийся горизонт. Он сразу видел два океана — Ледовитый и Тихий, видел широкий пролив, где смешались южные и северные воды. Смотрел на два острова — Ратманова и Крузенштерна и, может быть, вспоминал старинную эскимосскую легенду о человеке, разгневавшем богов. Это произошло еще в то время, когда от азиатского берега до американского шла галечная длинная коса, на которой стояли две горы — Имаклик и Иналик — эскимосские названия островов. На этой косе жили морские охотники, которые чтили богов и не помышляли о том, что они сильнее богов. Но нашелся среди людей один, который решил, что счастье не связано с потусторонними силами и человек сам себе бог, сам себе хозяин. И однажды на охоте явился бог к нему в образе странного тюленя и заговорил человеческим голосом, увещевая загордившегося охотника.

Но тот, вместо того чтобы внять, взял и загарпунил странного тюленя и снял с него шкуру.

Вернулся на берег охотник и стал хвастаться шкурой. К вечеру потемнело небо, задул сильный ветер. К закату разбушевалось море. А ночью поднялась буря, смешались и море, и небо, и суша. Спасаясь от высоких волн, люди бежали на две высокие горы. А утром, когда солнце взошло над стихающими волнами, людским глазам предстал новый лик земли: там, где тянулась галечная коса, осталось только две горы, а между ними плескались волны двух океанов. Так произошел Берингов пролив согласно древней легенде исконных обитателей этого края.

Вспоминал ли Кнуд Расмуссен эту легенду, когда стоял на мысу у предела своего долгого санного пути?

Нанок несколько раз обошел вокруг памятника.

Неплохо бы устроить поминальную трапезу. Но такое полагается делать на могиле, а это памятник. Хорошо хотя бы то, что сюда можно прийти вот так, вспомнить кое-что, объять размышлением долгие расстояния, постараться отыскать искру истины. Так что же нынче Нанок? Больше ли или меньше он эскимос по сравнению с теми, которых он встретил в Доме гренландца? И те, и он сам почти в равной степени отдалились от своих предков и, честно сказать, многое потеряли. Могут ли эти современные парни и девушки быстро и надежно построить снежное иглу или добыть из-подо льда с помощью хитроумной остроги — кавикака — большую жирную рыбу?

Такова судьба людей: на большом пути что-то остается позади, пусть иногда очень дорогое, но уже мешающее жить в будущем, тяжким грузом тянущее вниз.