Юрий Рытхэу - Полярный круг

Возвращению Оле в Еппын предшествовали значительные события в его жизни.

Родом Оле был отсюда и еще помнил последние яранги, которые сносили, когда он уже был школьником. В ярангах жили старики-оленеводы. Как-то учительница привела к ним ребят, чтобы показать им, «как жили чукчи при царизме».

В яранге и впрямь было сумрачно. Но уютно горел костер и пахло копченой олениной — редким в прибрежном селении лакомством. В глубине чоттагина [18] Чоттагин — холодная часть яранги. сидел хорошо всем известный старик Гырголтагин и слушал радио.

— Футбол! — сказал он школьникам вместо приветствия. — Как они играют! Как переживают! Слышите — стадион шумит? Вот бы еще раз посмотреть! Стадион в Лужниках!

— Вы, дедушка, лучше расскажите школьникам о прошлом, — попросила учительница.

— А я о чем толкую? — с азартом продолжая Гырголтагин. — Три года уже прошло, как ездил в отпуск! Вон уже сколько времени не видел футбола и отважной женщины из цирка — товарища Ирины Бугримовой!

Года через два и этих яранг не стало. Гырголтагин переселился в одноквартирный домик и снова съездил в отпуск, после чего ушел на пенсию и исчез в тундре, переселившись навсегда в оленеводческое стойбище.

Оле рос в интернате, иногда ходил в гости к своим родителям, людям замкнутым и одиноким, не любившим, когда приходил сын.

— Что путаешься под ногами? — ругалась мать. — Кто ты нам? Как родила — забрали тебя в ясли, потом в детский садик, а теперь — живи в своем интернате!

Оле почему-то чувствовал себя виноватым и старался приходить в отчий дом, когда мать была в хорошем настроении. Иногда вдруг она проникалась материнскими чувствами, обильно и сытно кормила сына, дарила ему меховую шапку, а потом снова надолго забывала о нем.

Оле кончал школу, когда встретил Зину Рочгынто. Точнее говоря, как-то по-новому увидел свою сверстницу и землячку. Она шла впереди него светлой ночью в резиновых сапогах и болоньевой куртке. Поднявшись на первую террасу Еппына, Зина обернулась и улыбнулась.

Оле остановился в удивлении.

Добравшись до своей постели в огромной комнате интерната, где уже не топили, Оле долго не мог уснуть, прислушиваясь к небывалому назойливому присутствию в мыслях и в воображении совсем обыкновенной девочки из его класса — Зины Рочгынто.

Зина не собиралась никуда уезжать из Еппына: ее брали на работу в пошивочную мастерскую. А Оле уходил в армию. Он думал, что его увезут далеко-далеко, а служить пришлось на Чукотке, в пограничном отряде. Вернувшись домой через два года, Николай Оле пришел к директору совхоза и заявил, что собирается остаться в селе. Поселился пока у родителей. В то лето возвращения Николай Оле кем только не работал! Сначала послали его в строительную бригаду, на новый корпус зверофермы, потом перебросили в оленеводческую бригаду. В тундре поначалу с непривычки было трудно: здесь или надо было работать, или ничего не делать. Поздней осенью, после забоя оленей, Николай Оле вернулся в село. Получив в конторе совхоза заработанные деньги, он растерялся: в жизни у него не было такой суммы. На радостях, с получки, он накупил всего — зеркальный сервант с побитыми стеклами, который только что был выгружен с парохода и продавался тут же возле магазина, письменный стол и большой стереофонический проигрыватель.

С Зиной встречался каждый вечер.

Они уходили вверх по речке, мимо огромной кучи пустых ржавых бочек, переходили вброд поток и углублялись в тундровые холмы, сухие, чистые, поросшие черникой и пружинистым бело-голубым оленьим мхом.

Зина шла чуть впереди, в облегающих брюках, которые сама сшила, в низких резиновых сапожках.

Оле шагал чуть позади, любуясь ее фигуркой, и сердце его замирало от восторга.

Кто-то где-то далеко от родной земли ищет счастье, а оно вот — рядом, незаметное, живое, прекрасное, захватывающее до головокружения.

Когда Зина поворачивалась к нему, ее разгоряченное от быстрой ходьбы лицо пылало, глаза блестели.

Они любили друг друга почти без слов, без объяснений, без клятв и долгих разговоров. Николай Оле чувствовал, что то, что происходит между ним и Зиной, — необыкновенно, неповторимо и так же боится прикосновения многократно использованных слов, как постороннего взгляда. Поэтому они любили уходить в тундру, лежать у тихих озер, где плескались молодые выводки уток, тихо плыли сонные рыбы.

Но их любовь не была тайной для жителей Еппына.

Когда они приходили в сельский клуб в кино, им уступали хорошие места. Видели их вместе и в магазине, а в пошивочной мастерской привыкли к тому, что к концу рабочего дня у старых китовых костей, где когда-то хранились кожаные байдары, появлялся Николай Оле и будто бы равнодушно посматривал на море, ухитряясь при этом не сводить глаз с дверей мастерской.

Потом шли в столовую, ужинали, а оттуда уходили, если, конечно, была хорошая погода, вверх по ручью.

Вода звонко прыгала по камням. Она была чистая, прохладная, с едва уловимым привкусом трав, цветочной пыльцы. Струи сверкали в лучах низкого солнца, слепили глаза.

Молодые торопились к облюбованному месту на берегу озера.

Ноги сами несли их через низинку по качающимся, пружинистым кочкам, путались в тугой зеленой траве, пугали евражек на сухом пригорке.

Иногда вспархивали маленькие птицы, выводившие потомство между тундровых бугорков, а то прямо на каменистой сухой почве.

Озеро возникало перед Оле вольным дыханием простора, чистым цветом незамутненной воды. Утиный выводок торопливо отплывал на противоположный берег, и молодые щуки уходили в омут, оставляя в покое хариусов.

Когда дыхание от быстрой ходьбы понемногу успокаивалось, с невообразимой высоты неба опускалась тишина и в ней отчетливо, как на белом листе неначатой тетради, возникали птичьи крики и легкий всплеск потревоженной рыбой воды. Сгущался чистый тундровый воздух, и над всем этим преобладал терпкий, слегка дурманящий запах отцветшего рододендрона.

Здесь, где вся природа сливалась, смешивалась в единое прекрасное, сливались и тела Оле и Рочгынто, и движение Вселенной, вместе с вечными орбитами звезд, застывало на мгновение на острой вершине счастья.

Погода в тот год была теплая, вода нагревалась так, что Оле забирался в озеро и гонялся за утиным выводком, воображая себя пловцом, хотя, как и большинство его земляков, он не умел плавать.

Чем дальше, тем труднее было Оле что-то сказать о своих чувствах Зине. Иногда он пытался взглядом вызвать у нее хоть слово, подолгу всматривался в ее глаза, пока она не отводила их в сторону… Но ничего не говорила.

Родители Оле, заинтригованные странностями этой любви, пытались что-то выведать у сына.