Юрий Рытхэу - Полярный круг

— А, Надя! — сказала девушка. — Ты разве в интернате живешь?

— Я здесь всегда живу, — ответила Надя.

— А где твоя мама?

— Моя мама замужем за дядей Ароном, — ответила Надя.

— Извини, девочка, — сказала артистка и снова погладила Надю по голове.

— А как вас зовут? — осмелев, спросила Надя.

— Меня зовут Леной.

— А на чем вы играете?

— На скрипке.

— Наверное, трудно, — вздохнула Надя. — А дядя Арон играет на электрической гитаре. Так громко, что на другом берегу ручья слышно.

На детский концерт пришли многие взрослые. Музыканты расположились на сцене. Здесь, в ярком электрическом свете, они выглядели совсем иначе, чем на берегу. На мужчинах были черные костюмы и ослепительно белые рубашки. Вместо галстуков они повязали бантики. Лена в длинном черном платье выглядела как учительница старших классов. Скрипка была совсем маленькая и отливала мягкой желтизной, будто выточенная из старого, пролежавшего в земле сотни лет моржового бивня.

Надя села в первом ряду.

Казимир Болеславович по этому случаю тоже приоделся. Он вышел вперед и сказал:

— Камерный оркестр Хабаровской краевой филармонии исполнит «Маленькую ночную серенаду» Моцарта. Дирижер Олег Носов.

Сначала Надя старалась смотреть на всех, но взгляд притягивала Лена. А тут еще на краю сцены встал дирижер в одеянии, напоминающем оперение кайры. Как концы крыльев, висели фалды черного фрака. В руке дирижер держал маленькую тонкую палочку. Он взмахнул этой палочкой, и, повинуясь ему, музыканты заиграли.

Это было что-то совсем новое, необычное. Непохожее на старинные песни и на то, что исполнял на своей громкой гитаре дядя Арон. Музыка была непростая, незнакомая. Слушая ее, Надя испытывала примерно то же самое, что испытывала она, когда плыла к мысу Беринга вдоль незнакомого берега. За каждым поворотом открывалось что-то новое, неожиданное и прекрасное. Причудливые скалы напоминали группы людей. Где-то там был всадник на коне, похожий, как говорили знающие люди, на памятник царю Петру Первому в Ленинграде. А иной раз возникал профиль фантастического зверя или одинокой женщины, горестно смотрящей в морскую даль.

Левая рука Лены бегала по скрипке неслышно и мягко, как мышка в тундре между кочек. Она то опускалась вниз, к плавному изгибу утолщенной части инструмента, то вдруг вспархивала испуганно вверх, к колкам. На минуту останавливаясь, левая рука едва заметно дрожала, и это дрожание передавалось музыке, усиливая ее сходство с человеческим голосом. Так иногда пела мама Зина, если ее не заглушал громовыми раскатами своей электрической гитары дядя Арон.

Еще был огромный инструмент — больше, чем Аронова гитара. Музыкант играл на нем то пальцами, то коротким смычком. Надя уловила, что этот инструмент служил как бы орнаментом всей музыке, подчеркивал ее глубину. Получалось, будто он издалека отзывается на нежный голос скрипки.

И еще он представился Наде в роли стража порхающих, вольных звуков или, точнее, пастуха, который собирает разбегающихся молодых оленей в единое стадо.

Кончилась музыка, и все сидящие в зале дружно захлопали.

Громче всех хлопала Наденька. Широко раскрытыми глазами глядела она на Лену, на дирижера, который кланялся с улыбкой, держа по-прежнему в правой руке палочку. Потом он повернулся к остальным музыкантам, сделал им знак, и все они встали и тоже принялись кланяться. Затем музыканты играли какие-то другие вещи, но в душе Нади продолжала звучать «Маленькая ночная серенада» Моцарта, волшебная, почта неземная музыка, пришедшая невесть откуда на берега Еппына.

Концерт был недолгим, чуть больше часа, и, когда он окончился, Надя подождала музыкантов у дверей клуба.

Лева несла свою скрипку в черном футляре. Она заметила Надю и спросила:

— Понравилось тебе?

— Очень! — воскликнула Надя. — Я такого никогда не слышала!

— А ты приходи и вечером, — пригласила Лека.

— Наверное, не разрешат, — потупилась Надя. — Нас даже в кино на вечерний сеанс не пускают.

— Так это же не кино, а музыка! — значительно сказала Лека, — Я попробую тебе помочь. Ты приходи сюда к началу вечернего концерта. Хорошо?

Надя пошла к себе в интернат на тихий час, не не успела она раздеться, как в комнату вошла воспитательница.

— Надя, тебя просят зайти в сельский Совет.

Надя быстро оделась, сунула ноги в резиновые сапожки и домчалась вниз, к большому дому с красным флагом на отдельно стоящем флагштоке. Зачем она могла понадобиться Христофору Андреевичу? Может, телеграмма от отца?

— Надя! — строго сказал председатель сельского Совета. — Ключ от отцовского дома у тебя?

— У меня, — испуганно ответила Надя.

— Как там, чисто?

— Я убираю, подметаю, а в прошлую субботу даже пылесосила, — ответила Надя.

— Артистка будет ночевать там, — сказал Христофор Андреевич. — Проводишь ее туда. Хорошо?

— Хорошо, — кивнула Надя.

Это была Лена-скрипачка.

Дело в том, что гостиницы в Еппыне не было. Была комната при сельском Совете, но там стояли только две кровати. А в интернате, кроме той комнаты, в которой жила Надя, все остальные были на ремонте.

Надя шла с артисткой гордая, счастливая, и ей очень хотелось, чтобы как можно больше народу попалось навстречу. Лена несла в левой руке скрипку в черном футляре. Они перешли через деревянный мостик, перекинутый над ручьем. Справа был магазин, и Лена сказала:

— Зайдем купим чего-нибудь на ужин.

В магазине артистку пропустили к прилавку без очереди. Она взяла банку кофе, сгущенного молока и буханку хлеба.

Войдя в комнату-кухню, Лена воскликнула:

— Как тут мило!

— Здесь папа живет, — сказала Надя. — А я ему помогаю, убираю, иногда варю обед.

— Молодец девочка! — похвалила Лена, подходя к зеркалу и поправляя прическу.

— У вас очень красивые волосы, — сказала Надя.

— У тебя тоже, — засмеялась Лена. — Ну что, попьем кофе?

Надя достала электрический чайник, пошла к соседям за свежей водой. Вернувшись, она застала Лену на тахте. Та лежала, откинувшись на подушку, с закрытыми глазами.

Наде показалось, что она спит. Стараясь не шуметь, она включила чайник и уселась на табуретку у кухонного столика.

— Я не сплю, Наденька, — сказала Лена. — Твой папа любит читать?

— Любит, — ответила Надя. — Когда я была маленькая и не умела читать, он мне читал вслух.

— Я почему спрашиваю: вот тут, на этажерке, — хорошие книги.

Пока пили кофе, Лена рассказывала:

— Я училась в консерватории в Ленинграде. Это самый прекрасный из городов. За всю мою жизнь не видела ничего лучшего. А сама я родом с Дальнего Востока, родилась недалеко от Хабаровска, в деревне Николаевке. Там и сейчас мои родители живут.

Надя слушала Лену, и в душе у нее что-то раздваивалось. Лена была артисткой, человеком, по представлению Нади, не совсем обычным, отличным от других. Там, на сцене сельского клуба, целиком поглощенная музыкой, она казалась пришелицей из другого, необычного мира. А тут она прихлебывала кофе, собирала крошки печенья с клеенки, облизывала палец и говорила обычным, чуть приглушенным голосом: