Юрий Рытхэу - Полярный круг

Дирижер поднял палочку, как бы призывая музыкантов к вниманию, и вдруг резко взмахнул обеими руками. Что-то дрогнуло в груди у Нади, тревожно-сладко заныло сердце. Нахмурилось море, и издали, с темного стыка воды и неба, рванул тревожный порыв ветра, зарябил гладкую водную поверхность. Пронзительно закричали птицы. Шумно хлопая крыльями, они сорвались с отвесных черных скал и заскользили над потревоженным морем.

Волны поднимались, и вместе с ними волновалось маленькое сердце девочки. Буря вдруг затихла, но раздавался вдруг новый глухой удар о берег, о скалы, и вся земля от мыса Беренга до мыса Еппын содрогалась.

Надя вдруг обнаружила, что горячие слезы капают ей на сложенные на коленях руки.

Ах, как было бы хорошо, если бы рядом был отец! Он бы понял, до глубины души прочувствовал эту неземную, великую музыку, такую глубокую и мощную! И это сделал человек! Каким надо быть самому мудрым и значительным, как надо понимать других людей, чтобы создать такое!

В душе девочки все перемешалось. Она смутно догадывалась, что отныне ее жизнь будет другой, ибо музыка затронула, расшевелила в ней что-то до сих пор дремавшее. Она как бы пробудилась заново, новым взглядом оглядела окружающий ее мир.

Расходились поздно.

Надя проводила Лену до домика и пошла к себе в интернат.

Она разулась в коридоре и тихо прошла в свою комнату. В окно светила белая летняя ночь. Издали доносилось дыхание моря.

Надя долго не спала. Она думала об отце. Думала о том, что когда он вернется, она насовсем переселится к нему. Они будут жить вместе. Будут читать хорошие книги и слушать музыку. Она посадит вокруг домика такие же кусты, какие привез из тундры Ваня Грошев.

Рано утром она будет провожать отца на охоту, а вечером встречать.

И над их маленьким домиком, над их жизнью будет огромное небо, которое чувствуется даже сквозь облака, звезды и полоса Млечного Пути, и на всем этом огромном пространстве — прекрасная музыка.

Вертолет прилетел сразу же после завтрака.

Надя была среди провожающих. Она стояла поодаль возле бочки из-под горючего, окрашенной в ярко-красный цвет. Владимир Иванович, Христофор Андреевич, Казимир Болеславович, заведующая клубом благодарили артистов, просили их снова приезжать. Лена отыскала глазами Надю, подошла к ней.

— Ну, до свидания, Наденька. — сказала она. — Я была очень рада познакомиться с тобой. Там, в домике, на столе, я оставила свой адрес. Напиши мне письмо, а то приезжай в гости, в Хабаровск.

Лена нагнулась и поцеловала Надю.

От порыва ветра, поднятого вертолетом, взметнулась пыль и мелкий песок, но Надя не уходила. Вцепившись в красную бочку, она смотрела в круглое окошко вертолета, за которым угадывалось лицо Лены.

Вертолет несколько секунд повисел над зацементированной посадочной площадкой, качнулся и полетел сначала в сторону моря, затем развернулся, набрал высоту и скрылся за мысом Еппын, взяв курс в тундру, в стойбище Кутая.

Надя медленно пошла по берегу. На душе было пусто. Казалось, пронеслась буря, срывая крыши, катя бочки, бумажный хлам и картонные коробки, а потом внезапно наступила тишина, но солнце еще не вышло из-за туч и было пасмурно.

Вельботов на берегу уже не было: охотники ушли на рассвете и там, вдали от берега, должно быть, как и Надя, вспоминали вчерашний вечер, полный музыки и смятенных чувств. Ноги вязли в податливой гальке, и Надя старалась идти по песчаным проплешинам. Когда откатывалась волна прибоя, песок становился твердым от пропитавшей его воды. Она миновала корпус старого катера, баню, перепрыгнула через устье обмелевшего ручья и пошла дальним берегом, на котором редко кто бывал. Напротив зверофермы зловонный поток растекался по гальке, разнося неприятный запах. Надя, ускорила шаг и оказалась под скалистым берегом. Здесь, у воды, лежали большие, гладко отполированные волнами и льдом валуны. Некоторые из них были наполовину в воде, и казались выползающими на берег незнакомыми морскими зверями.

За камнями белел нетающий снежник. Он отлого спускался к морю, и нижний край его был глубоко подмыт волнами. Сейчас, когда море успокоилось, подо льдом открылась глубокая пещера, полная ледяной сырости и звона капель. Надя прислушалась. Теперь ей повсюду чудилась музыка и в неумолчном звоне капель, слышались то «Маленькая ночная серенада», то переливы ведущей мелодии трио Чайковского. Дальше дороги не было. Чтобы взобраться на отвесную скалу, надо было по крайней мере иметь веревку.

Надя посидела на камне, вслушиваясь в плеск волн. Недалеко резвилась моржиха со своим детенышем. Иногда выныривала нерпа и большими черными глазами смотрела, на неподвижно сидящую на камне девочку.

Время подходило к обеду. Надя почувствовала, что проголодалась.

Обратно шла она быстро и, когда поднималась к интернату мимо почтового отделения, вдруг услышала:

— Надя! Что же ты не заходишь?

Это была почтарша.

— А разве есть письмо? — удивилась Надя.

— Сегодня с утренней почтой пришло, — сказала почтарша. — Но ты так была занята артисткой, что совсем позабыла о почте.

Надя почувствовала, что краснеет. Как же так? Ну да, там лежали эти хорошо знакомые ей серые мешки с почтой, а она и впрямь позабыла о них.

Письмо было в знакомом конверте. Те же кривые буквы и вылезающие из предназначенных им линий цифры индекса.

Надя спрятала письмо и заторопилась в интернат. Наскоро проглотив обед, она поспешила в комнату, быстро разделась и юркнула в постель. Воспитательница удивленно спросила.

— Никак ты собираешься тихий час провести в постели?

— А что, нельзя? — невинно спросила Надя.

— Можно, конечно, но что с тобой случилось? — с беспокойством спросила воспитательница. — Раньше ты не ложилась в тихий час. Не заболела ли?

Она подошла и приложила свою шершавую ладонь ко лбу девочки.

Когда она ушла, Надя осторожно вскрыла конверт. Письмо было большое, строки разбегались вкривь и вкось.

«Здравствуй, Надя! Это письмо летит к тебе уже из Ленинграда. Это прекрасный город! Набережные, мосты, красивые улицы. Среди них самая лучшая — Невский проспект. А какие тут памятники! Медный всадник! Помнишь скалы, когда едешь морем от Нунлиграна в Еппын? Очень похоже! А на камне, на котором стоит памятник, на древнем латинском языке начертано: «Петр Примус — Екатерина Секунда». И значит это вот что: Петру Первому — Екатерина Вторая. Екатерина Вторая была царица. Она очень уважала своего предка и поэтому поставила ему памятник. На набережной Невы еще стоят сфинксы. Это изображения полульвов-полулюдей, вывезенные еще при царизме из Египта. Они стоят прямо у воды, устрашая прохожих. А невдалеке от этих сфинксов — университет. Это самое высокое учебное заведение. Мой друг, магаданец Семен Иванович, учился в нем. Во дворе университета — общежитие, где он жил. А учился он сразу же после войны. Парового отопления в общежитии не было, поэтому приходилось топить печки дровами. Тут же, во дворе, пилили дрова, и отсюда же ходили учиться наукам. Исторический факультет, который закончил Семен Иванович, — неподалеку. Весь университет расположен на острове. Но на этот остров есть несколько мостов. Самый красивый — Дворцовый мост. По нему бежали балтийские матросы во время революции. Помнишь, мы смотрели кинофильм о семнадцатом годе? Все это происходило здесь. В Магадане про Ленинград мне много рассказал Семен Иванович. Он говорил, что долго не мог привыкнуть к городу, даже опасался ходить по улицам: а вдруг что-нибудь свалится на голову с верхнего этажа? Однако и посередине улицы он не мог ходить, потому что там мчались разные машины и трамваи. Кроме трамвая есть еще и троллейбус — это машина с длинными рогами, зацепленными за провода, протянутые над улицей. Машин в Ленинграде множество — намного больше, чем в Провиденском порту во время навигации.