Юрий Рытхэу - Полярный круг

Наконец, успокоившись, Оле опустил на землю дочку, взял чемодан, и они зашагали вперед, высокий мужчина и маленькая девочка.

Оле держал в своей большой шершавой ладони, чуть смягчившейся за полуторамесячное безделье, крохотную теплую ладошку Нади, и это тепло достигало его сердца, волнуя и снова вызывая слезы.

— Я вела себя хорошо, — отчитывалась перед отцом Надя. — Мы ходили в походы в тундру, собирали коренья и зелень для зверофермы. Я старалась, и тебе обо мне ничего плохого не скажут… Каждый раз первая бежала к вертолету за твоими письмами. Летчики узнавали меня…

К дому вела короткая дорога по берегу моря, мимо балков, где хранилось охотничье снаряжение. Дальше путь шел мимо бани, складов Чукотторга, а там уже — вверх по зеленому берегу…

Но Надя вдруг резко повернула на крутой склон.

— Ты куда, Наденька? — спросил Оле.

— Мы пойдем здесь, папочка, — сказала Надя.

— Ну пойдем так, — быстро согласился Оле, послушно следуя за теплой настойчивой ладошкой в его грубой руке.

Они медленно поднимались по зеленому склону, шагая по торчащим из травы старым белым костям морских зверей: когда-то под этим бугром хранились запасы мяса.

— Тебе не тяжело, папочка? — спросила Надя.

— Нет, я же отдохнувший, — улыбнулся в ответ Оле, едва поспевая за дочкой.

Она вела его к зданию совхозной конторы. Оле подумал, что Наденька хочет, чтобы как можно больше народу увидело, что он приехал. Он послушно шагал, безмерно радуясь и размышляя о том, что самое прекрасное в любом путешествии это возвращение.

На пути возникла старая доска Почета со знакомыми, поблекшими от дождей и ветров фотографиями. Здесь Надя замедлила шаг, пошла совсем тихо, и вдруг…

Где-то Оле читал о том, что перед смертью в памяти человека, перед его мысленным взором в короткое мгновение проходит вся жизнь в полузабытых подробностях, в мельчайших деталях.

И в ту минуту, когда Оле увидел на доске Почета свою старую фотографию, на которой он был запечатлен в солдатской форме, перед ним в одно мгновение прошла вся его жизнь.

Но Оле не умер, он остался жить…

Листок бумаги в руках у Кайо трепетал, рвался, а он не видел ничего. Ни темных пятен освободившейся из-под снега тундры, ни людей, толпившихся вокруг, ни зеленого вертолета, прозванного канаельгином за его сходство с тонкохвостой рыбой-бычком.

Странно ослабели ноги, обмякло все тело, и ощущение было такое, словно он только что остановился после долгого, изнурительного бега по каменистым склонам, по качающимся кочкам в погоне за оленем.

— Худые вести? — участливо спросил пастух Пины.

— Маюнна выходит замуж, — тихо ответил Кайо и глотнул воздуху.

Пины с удивлением оглядел друга.

— Почему же не радуешься такой новости?..

Кайо ничего не ответил и медленно побрел прочь, оставив у вертолета толстую пачку газет и журналов.

Ноги медленно несли его к яранге. В голове было пусто и зябко. Перед глазами стояло лицо Маюнны — нежное, с мягкой улыбкой, с розовато-смуглой теплой кожей. Отец всегда целовал Маюнну по старому чукотскому обычаю. Нежно прикасался к щеке, вдыхая детский молочный запах. Этот запах оставался у Маюнны даже тогда, когда она уже кончила семилетку, купила флакон духов «Красная Москва», поехала учиться в медицинское училище. Несколько лет Маюнна жила вдали от родителей. Лишь раз она появилась в тундре на каникулах, одетая в модный брючный костюм из толстой ткани. Тогда показалось, что дочка стала чужой, изменилась. Она разговаривала новыми словами, у нее появились необычные движения, которым она научилась в другой жизни. Кайо растерянно стоял перед ней, не зная, как держать себя. Но Маюнна сама сделала шаг навстречу и привычно подставила щеку. Кайо втянул в себя воздух и сквозь густой запах незнакомых духов ощутил родную молочную теплоту. Слезы, заблестели в уголках его прищуренных глаз. Снова перед ним была родная Маюнна — выросшая в тундре, в мягких шкурах теплого полога.

Кайо остановился и посмотрел на листок бумаги, который бился в его пальцах.

Как сообщить новость жене?

Что она скажет?

Вход в ярангу был темен, словно пасть каменной пещеры. Оттуда тянуло дымом и теплом живого огня.

Кайо шагнул в чоттагин и увидел сидящую на корточках Иунэут. Она раздувала огонь под большим чайником: обычно летчики пили чай в их яранге.

Иунэут подняла глаза, скользнула взглядом по мужниной руке, увидела листок бумаги, и ее лицо изменилось.

— С Маюнной? — настороженно спросила она.

Кайо молча кивнул и протянул листок.

Иунэут нетерпеливо развернула смятую бумагу и принялась читать, медленно шевеля губами. По мере того как смысл написанного доходил до нее, нахмуренное ее лицо разглаживалось и легкая улыбка растягивала уголки рта.

— Радость! — тихо выдохнула Иунэут и бережно сложила листок бумаги.

Кайо медленно опустился на ящик из-под галет, служивший сиденьем в кочевой яранге, и молча уставился на разгорающийся огонь.

— Ты разве не рад? — удивленно спросила Иунэут мужа.

Кайо был в растерянности. Он пока ничего не чувствовал, кроме огромной потери. Будто очутился он на краю глубокого ущелья в незнакомом месте и не знает, как и куда дальше двигаться.

— В сердце кольнуло? — участливо спросила жена.

Кайо кивнул.

Иунэут достала таблетку валидола и привычно сунула ее в рот мужу.

— Посиди, — сказала она, — я сама все приготовлю.

Проворно расставила чашки на столике, развернула пачки с печеньем, принесла из боковой кладовки холодные вареные оленьи языки. К этому она добавила длинногорлую бутылку болгарского вина.

— Берегла всю зиму, словно чуяла, что придет такая радость, — виновато произнесла она.

Кайо сидел и сосал валидол, ощущая языком сладкую прохладу. Ему надо было собраться с силами и мыслями, чтобы заставить себя порадоваться вместе с женой. Он пытался убедить себя, что рано или поздно такое должно было случиться: не могла же Маюнна всю жизнь оставаться ребенком — ей уже восемнадцать лет! В таком возрасте многие чукотские, да и не только чукотские девушки выходят замуж. Иунэут была лишь на год старше теперешней Маюнны, когда он на ней женился. Или у него сместились понятия времени?.. Но как пережить то, что Маюнна уже навсегда уходит из родительского дома и самым дорогим местом на земле ей будет другой дом, самым близким человеком другой человек…

Иунэут возилась в чоттагине, бесшумно двигаясь от костра к столику и обратно. Изредка она кидала испытующие взгляды на мужа. Наконец, обеспокоенная его странным состоянием, она приблизилась и спросила: