Юрий Рытхэу - Полярный круг

Кончилась юность, детство далеко позади, и так щемяще горько от мысли, что все это уже никогда больше не повторится, безвозвратно ушло в прошлое. И это чувство тревожного ожидания чуда зачеркнуто строгими, неумолимыми строчками брачного свидетельства. Все. Теперь надо ожидать других чудес, надо быть взрослой, серьезной. Придется отказаться даже от своих мечтаний, когда она воображала себя иной раз невесть кем: капитаном большого, прекрасного корабля, летчиком реактивного самолета. На огромном вертолете, который она мельком видела в Анадырском аэропорту, она мысленно прилетала в тундру, легко зацепляла ярангу и перевозила на новое место, куда уже гнал свое стадо отец. А может быть, даже есть такой большой вертолет, куда может поместиться все двухтысячное стадо? Самолет такой есть, Маюнна читала о нем и видела в кинохронике. Или прилететь знаменитым хирургом с большой передвижной операционной и сделать пересадку сердца отцу, который жалуется на боль в груди. Пересадить ему неутомимое оленье сердце, превзойти знаменитого южноафриканского хирурга Кристиана Бернарда. Доказать всему миру — незачем ждать, когда человек попадет в несчастье и освободится сердце для больного. Олени будут отдавать сердце человеку. А дальше? Дальше полет в космос, врачом на другую планету… Самое интересное, что многое Маюнна придумывала с полным сознанием того, что это никогда не сбудется, но мечты были ей нужны, они помогали жить и держали ее всегда в прекрасном настроении. Иной раз она даже «плавала» на экзаменах с таким достоинством, что удивляла экзаменаторов и подруг, не подозревавших о том, что она только что вернулась из операционной на далекой планете.

Но к лицу ли замужней женщине такие мысли?

Еще не все потеряно. Можно повернуть обратно, объяснить Алексею. Да, в конце концов, можно уговорить и Пэлянто. Он поймет. Давний друг отца… Отец. И все-таки надо было подождать. Откровенно высказать ему все. Как опрометчиво и легкомысленно она поступила! Уж отец бы не дал ей совершить необдуманный поступок. А сердце словно предчувствовало и торопило — делай быстро, не жди, иначе все повернется обратно… Захотелось быть самостоятельной. Но как, что нужно делать для этого?

Вот хлопочет Алексей Яковлев, муж Маюнны Кайо, записанный таковым в книге записей актов гражданского состояния селения Улак. Он поставил кровать на место у стены напротив окна, настелил на провисшую панцирную сетку несколько оленьих шкур, а поверх — двуспальный полосатый матрац производства Магаданского комбината бытовых товаров. Теперь дело за Маюнной — она должна положить постельное белье.

Алексей принялся за установку стола. Стол разборный. Первым делом надо привинтить ножки. Лучшее место для стола у окна. Окно, кстати, широкое, три стекла в ширину. Оно выходит на восток, на скалу, на которой стоит маяк. У соседей окна смотрят на морскую сторону, на лагуну и на главную улицу Улака — шумную и пыльную оттого, что по ней ходят трактора, автомашины и вездеходы. В ненастные дни стекла окон на морскую сторону дребезжат от напора ветра и брызги соленой воды залепляют стекла. Так что на восток — это удачно.

В углу комнаты лежали доски с заготовленными угольниками, шурупами — книжные полки. Точно такие же доски только покороче — на кухне. Свое хозяйство, свои собственные вещи, вызывающие совсем иные чувства, нежели интернатские тумбочки или вместительные шкафы в общежитии медицинского училища в Дебине.

Рядом с досками — книги. Учебники по медицине, подписные тома Краткой медицинской энциклопедии, несколько стихотворных сборников и любимая книга Маюнны. — «Сервантес» Бруно Франка.

Еще задолго до того, как Маюнне попалась эта книга, она прочитала «Дон-Кихота». Поначалу, на первых страницах, Рыцарь Печального Образа вызывал усмешку, ироническое отношение. Иногда сквозь чужую речь, чужую обстановку, чужие дела прорывалось что-то знакомое, едва уловимое. В этом было что-то отцовское. И еще одно вызывало особый интерес: об этом писателе в школьных учебниках ничего не было. Маюнна любила читать такие книги, где открытия можно было делать самой.

Сначала Маюнна читала о Сервантесе безо всякой связи с писателем, написавшим «Дон-Кихота». Она с любопытством следила за приключениями человека эпохи Возрождения, которой в учебнике истории отводились страницы, украшенные бледными изображениями инквизиторов, рыцарей, участников крестовых походов, Джордано Бруно, похожего на инспектора по пожарной охране Эйнука, и Галилео Галилея, великого астронома, воскликнувшего уже после отречения от своего учения: «А все-таки она вертится!»

Но вот к концу книги Маюнна узнала, что этот многострадальный Мигель, пленник турецкого султана — великий писатель земли испанской, создатель «Дон-Кихота». Унижения великого писателя, страдания, которые он терпел от чванливых сеньоров, тупоумных священнослужителей, способны были убить любую живую мысль. Но через все пробивалось творчество. Скромный сборщик налогов, третьестепенный чиновник, бывший раб турецкого султана пишет удивительные, звучные стихи, чарующие слух непонятными словосочетаниями:

Алеша взял книгу, бережно отставил ее в сторону.

Как быть? Почему он так спокойно все делает, словно ничего не случилось, а все осталось по-прежнему и жизнь такая же, как и до сегодняшнего дня, когда случилось такое, о чем и не знаешь как думать — хорошо это или плохо?

Как недостает Маюнне сейчас отца! Был бы он тут, не было бы этого мучительного состояния.

А если сказать Алеше, что вся церемония записи брака недействительна? Он, конечно, страшно обидится. Еще бы! Маюнна видела в каком-то зарубежном кинофильме, как невеста сбежала из-под венца. Но, кажется, там было другое дело. Ее насильно выдавали. За богатого жениха. А тот, настоящий, любимый, был беден. К нему и сбежала невеста. А у Маюнны никого кроме Алексея нет. Так что бежать некуда и не к кому. Разве только в тундру, к отцу…

А вот если сейчас тихо выскользнуть из комнаты? Пойти на берег лагуны, оттуда — по колее, пробитой трактором и вездеходами. Сейчас отцова бригада кочует возле озера Гытгын. Километров сорок отсюда. Долго идти. По карте вроде бы близко. Через три речки надо переправляться, а плавать Маюнна не умеет.

Даже если бы удалось — это нечестно. Алексей такого не заслужил. И уж если поразмыслить спокойно, так он сделал все, чтобы Маюнне было хорошо. Он был терпелив и нежен, внимателен и предупредителен. И, самое главное, он всегда переполнен лаской. Наедине с Маюнной он держался неестественно сдержанно и неловко. И удивительно: такой он был всего милее Маюнне. Ведь среди людей, среди сослуживцев и незнакомых Алексей старался быть таким, как все, и даже порой развязным. И тогда он становился какой-то сам не свой, отдалялся от Маюнны, словно бы превращался совсем в другого человека, в худшего, чем он был на самом деле. Наверное, это самое трудное для человека — не быть самим собой…