Юрий Абдашев - Двое на Перевале

— У меня нет другого плаща, — смеется она.

Он молчит некоторое время, придумывая, что бы еще такое сказать.

— Вот уже едем сколько, а я до сих пор не знаю, как вас зовут.

— Меня? О, меня зовут очень просто — Леля.

— Это хорошо, — неловко бормочет он, хотя сам не знает, что тут хорошего. — Ну, а меня…

— Дима, — уверенно говорит она. — Или в крайнем случае Федя. — Губы ее дрожат от сдерживаемого смеха.

— Это почему же?

— Да так, похож…

— Нет, серьезно, как вы могли узнать? Меня действительно зовут Дмитрий, Димка, короче…

— А я все знаю.

Радио приносит одну мелодию за другой, девушка подпевает, беззаботно смеется, ловко выстукивает на коленках замысловатые ритмы.

— Дима, почему ты не поешь? Пой!

— Что вы, я пою редко. Только когда один или так. когда выпью.

— Значит, выпивать любишь?

— Это вы зря, я ведь только по праздникам.

Он даже не замечает, как они поменялись ролями: теперь она на правах знакомой называет его на «ты», а он по непонятной причине переходит на вежливую форму множественного числа.

— Не пойму я, — говорит он после короткого молчания, — зачем вы в лес работать пошли. Трудно ведь там. Глушь, мужики одни…

— То, что трудно, это хорошо, — внезапно сделавшись серьезной, отвечает Леля. — Мне нужно, чтобы было трудно. Очень нужно. А мужчины везде есть и хорошие и плохие. И в лесу и в городе. Вот, скажем, ты — хороший ведь, правда?

— Я-то? — окончательно смущается Димка. — Кто его знает, вроде бы ничего…

Преодолев последний подъем, машина выползает на вершину перевала. Здесь все белым бело. Снег падает теперь редкими хлопьями. Тишина. Ни одна веточка не шелохнется. В торжественном молчании высятся по увалу сорокаметровые великаны-ели. Груженый ЗИЛ идет медленно, рыская передком из стороны в сторону: на поворотах заносит тяжелый кузов. Неожиданно машина зарывается в глубокий сугроб, и мотор глохнет

— Кажется, сели по-настоящему, — говорит Димка, гася фары. Он открывает дверцу и выпрыгивает на дорогу,.

Вытащив из-под кузова лопату, Димка принимается отбрасывать снег. Работает он неистово — над его лопатой бушует белая метелица. Затем заводит мотор, сдает назад и тут же машина снова зарывается по самые ступицы. Так повторяется много раз.

— А почему ты все время назад и назад? — говорит Леля, стоя на подножке. — Ты вперед попробуй.

— Вперед не пойдет. Задняя скорость сильнее…

Он возится еще минут десять-пятнадцать, потом молча пристраивает на место лопату, отряхивает снег с сапог и, потоптавшись на подножке, усаживается в кабине.

— Ну, что? — тревожно заглядывает ему в глаза Леля.

— А то, что закрыт перевал…

— Что же делать теперь? — Она смотрит на него с растерянностью и надеждой.

— Ждать, пока бульдозер придет.

— Что же делать? — повторяет она.

— Будем встречать Новый год здесь, на перевале. В клуб, небось, елок таких не привозят.

Она удивленно смотрит на него и вдруг начинает смеяться.

— Ну конечно же… это из-за меня…

— Почему из-за вас?

— Ты же бабу взял, Дима. Вот тебе и не повезло.

— Это не потому, — решительно уверяет он. — Номер у меня несчастливый, оканчивается на цифру, тринадцать.

— А если пешком?

— Все равно к двенадцати не поспеем, осталось чуть больше часа.

— Так мы же замерзнем тут. Бульдозер может и не придти. Праздник ведь.

— Замерзнуть, в лесу-то? С костром да с печкой в машине? А мотор все равно греть придется, чтоб вода в радиаторе не замерзла.

— Дима, нельзя мне оставаться. Пойми, никак нельзя…

— Выручат нас утром, не бойтесь. А если что, по видному веток нарубим под колеса.

Леля сочувственно вглядывается в его небритое лицо, на котором написано искреннее расстройство, и выражение ее прозрачных глаз меняется, исчезает появившаяся в них грустинка.

Девушка опускает палец на панель, и два снопа света огненной рекой льются на снег, грозя растопить его. Лучи фар упираются в три молоденьких елочки. Присыпанные снегом, они стоят на лесной опушке. Их густая хвоя серебрится, как нейлоновый мех. Леля поворачивает регулятор громкости, и кабина наполняется звуками, точно музыкальная шкатулка. У Димки светлеет лицо и добродушно раздвигаются выпачканные маслом губы. Он ведь совсем недавно продувал клапан.

— А сейчас, — решительно добавляет Леля, — ты разведешь костер и расчистишь площадку. А мне понадобится проволока или нитки и все, что может пойти на игрушки. Все!

— Да этого хоть сколько, — сияя бормочет он.

Димка бросается в снег, переворачивается через голову, встает на ноги и начинает бегать взад и вперед по ровной площадке у самых елок. Потом он ложится на землю и. перекатываясь с боку на бок, утюжит снег, как настоящий дорожный каток.

Управившись с трамбовкой, Димка приносит из леса сучьев и разводит огонь. Наконец костер разгорается, стреляя в небо желтыми искрами. Димка подходит к Леле и останавливается.

Одна из елочек, та, на которую падает больше света, стоит нарядная, как культовое дерево язычников. На ней болтаются красные тряпочки, посверкивают подвешенные на нитках двенадцативольтовые лампочки и запальные свечи. Оранжевыми шарами матово светятся тронутые изморозью мандарины. Макушку елки украшает пятиконечная звезда из толстой проволоки, обмотанной красными лоскутами. А под елкой, на подстилке из мягкой хвои, сидит розовый пупс. Сидит и не мерзнет.

Димка немеет от восторга. Чтобы внести в эту работу и свою долю, он начинает выдергивать из подранной телогрейки клочки ваты и вешать ее на елку. Вата в стеганке грязная, свалявшаяся и не идет ни в какое сравнение с настоящими снежными хлопьями, которые с легким шорохом осыпаются с высоты. Но парень не видит разницы, ему просто необходимо помочь Леле. Он охвачен порывом творчества.

— Дима, что ты делаешь? — прикусывая от сдерживаемого смеха губу, спрашивает девушка. — Снег идет…

— Нужно больше снега, — с какой-то фанатической убежденностью отвечает он, по-прежнему продолжая развешивать ватные хлопья.

Потом Димка идет к машине и достает из-под сиденья свои заветные бутылки.

— Откуда это? — удивленно говорит Леля.

— Запас карман не тяготит, — самодовольно отвечает он. — А пока пошли греться, до полночи еще есть время…

Тихо работает на холостых оборотах мотор. Минуты проносятся одна за другой, как легкие снежинки в запотевшем окне. Димка срывает с бутылок серебряную

обертку, и на два оборота отпускает петельки проволочных корзиночек, в которые заключены пробки.

— Ну! — Он включает приемник на полную мощность. Из динамика волнами накатывается размеренный гул большого пространства. — Стаканов у нас нет, каждому своя тара.

В глухую ночь врывается звон, словно кто-то переставляет на столе хрустальные рюмки. Это бьют куранты на Красной площади. В их мелодичный звон вплетается знакомый голос диктора: «С Новым годом, товарищи!»