Людмила Уварова - Лики времени

Они сидели плечом к плечу, курили, время от времени поглядывали друг на друга. Он спросил:

— Ты надолго?

Она покачала головой:

— Увы, завтра уже уезжаю.

Дед произнес печально.

— Задержаться никак не можешь?

— Не могу, меня отпустили на три дня, два дня дорога, день с тобой. Понятно?

Он докурил папиросу, бросил окурок на землю, старательно растер его ногой.

— А ты все там же работаешь?

— Там же, я писала тебе, в клинике Артоболевского.

— И это все?

Она усмехнулась, как мне показалось, невесело, как бы через силу.

— Все, конечно. Что еще может быть?

Дед сказал:

— Я знаю, о чем ты хочешь спросить меня.

— Неужели знаешь? — деланно, я сразу поняла, что деланно, удивилась она.

— Знаю. Ты хочешь спросить, почему я ни разу не приехал, верно?

— Верно, — сказала она.

— Я не мог, — сказал дед. — Бог свидетель, я о тебе все время думал, не было, кажется, дня, чтобы я о тебе не думал, не вспоминал. Но приехать никак не мог…

Дед сощурился, будто глядел на что-то чересчур яркое, слепившее глаза.

— Я боялся, приеду и останусь, уже никогда не уйду от тебя.

Лена прижала обе ладони к щекам.

— Правда? Ты хотел остаться? Навсегда?

— Да, — сказал дед, — ты сама знаешь, так оно и было бы.

— Бы, — повторила она с непонятным для меня выражением, — было бы. Как я устала, если бы ты знал, от этой вечной условной формы, мы были бы вместе, мы бы никогда не расстались, мы бы всегда любили друг друга…

Резко махнула рукой.

— А, да чего там, мне это самое «бы» всю жизнь перекалечило!

Замолчала, опустив голову. Дед тоже молчал, потом проговорил негромко:

— Я не могу нанести ей такой удар, она не переживет.

— Это она тебя уверила, что не выдержит? — спросила Лена.

— Она ничего не говорила, — ответил дед, — надо знать эту натуру, всегда все в себе, ничего наружу. Но я не могу нанести ей еще один удар, после гибели Пети, — сказал дед, — понимаешь, Лена, не могу!

Она ничего не ответила ему, а он продолжал:

— У нас теперь Петина дочка живет.

— Твоя внучка, стало быть? — спросила Лена. — Ну и как? Ты ее любишь?

— Люблю, — сказал дед, — как же не любить? Она у нас одна!

Впервые за вое это время, что я слушала разговор деда с Леной и подглядывала тайком за ними, мне стало радостно и легко. Правда, ненадолго.

— Одна, — повторила Лена и вдруг произнесла со странным, удивившим меня ожесточением: — Всех-то ты любишь, всех жалеешь, святая душа, весь оброс обязательствами, родичами, друзьями-приятелями, ну а мне-то что делать? Скажи, как же быть со мною, одинокой, неприкаянной, никому не нужной, повсюду лишней?

Я чуть приподняла голову. Лицо Лены было напряженным, словно бы потемнело внезапно. Сейчас она показалась мне вовсе не такой уж красивой.

— На фронте было легче, — сказала она; меня поразила горечь, звучавшая в негромком ее голосе, — честное слово, веришь, легче. Мы всегда были вместе, я знала, ты здесь, рядом, в этом же самом госпитале…

«Стало быть, они вместе были на фронте, — подумала я, — наверное, она тоже хирург, как и дед».

Очевидно, Лена ждала, что скажет дед, но он молчал; она сорвала сухую ветку, которая свешивалась с дерева на скамейку, стала ломать ее на мелкие кусочки, отбрасывая их от себя. Было что-то жестокое, хищное в движениях больших, наверное, сильных рук Лены, в пальцах, цепко державших ветку, безжалостно рвавших и ломавших ее.

Не поднимая глаз, Лена сказала:

— Мне всегда хотелось одного — стареть вместе с тобой, прожить вместе сколько положено и вместе состариться.

— Ты бы состарилась гораздо позднее меня, — промолвил дед, — я же гораздо старше.

Лена вынула новую папиросу, закурила.

— Слушай, Алеша, хочу рассказать тебе одну притчу.

— Я весь внимание, — сказал дед; было непонятно, то ли он шутит, то ли говорит совершенно серьезно.

Лена выпустила клуб дыма, проводила его глазами, пока он не растаял.

— Один человек всю жизнь искал правду, но никак не мог отыскать. Он исходил множество стран, побывал и на севере, и на юге, и на западе, нигде нет правды. И вот однажды он приехал в одну страну на востоке, страна была маленькая, почти никому не известная, и он собирался уже ехать дальше, как вдруг набрел на какой-то заброшенный храм. И тамошний жрец сказал ему, что именно здесь, в этом храме, прячется сама правда.

Человек не поверил, но жрец уверял: так оно и есть на самом деле. И он подвел его к большой статуе, на которую было наброшено черное покрывало.

— Вот, — сказал жрец, — она пред тобой, сама правда.

Тогда человек протянул руку, сдернул покрывало и увидел перед собой ужасное, страшное, омерзительное лицо. Он отшатнулся в испуге.

— Что это? — спросил он. — Неужели это и есть правда?

И тогда правда ответила ему тихо:

— Да, это я и есть. Правда.

— Но какая же ты страшная, — сказал человек, — страшнее тебя нет никого, как же я о тебе расскажу людям? Кто мне поверит?

— А ты солги, — сказала правда, — и тебе все поверят..

Лена далеко от себя отбросила погасшую папиросу:

— Ну, что скажешь? Хороша притча?

— Что ты хотела этим сказать? — спросил дед. — Ведь какой-то смысл есть в этой притче, я уверен.

— Разумеется, есть, — ответила Лена. Она хотела еще что-то добавить, но в этот самый момент к ним тихонечко, почти неслышно подошла Федоровна.

— Вот ты где, батюшка Лексей Лексеич, — пропела Федоровна, как бы обращаясь к деду, но во все глаза глядя на Лену. — А тебя главный требует, все мы обыскались, где ты да что с тобой, одна я, многогрешная, догадалась, где тебя отыскать можно…

— Иду, — сказал дед.

Лена тоже встала со скамейки.

— Значит, запомнил гостиницу? Это на площади, напротив вокзала.

— Знаю, — сказал дед, — вечером приду.

— Буду ждать.

Лена быстро пошла вперед, обогнав деда и Федоровну. Федоровна неодобрительно поглядела ей вслед:

— Бойка больно.

Дед промолчал.

Я подождала, пока они скрылись, потом встала с земли, медленно побрела обратно в свою палату.

Господи, как же это все? Неужели так оно и было на самом деле? И это вовсе не приснилось мне? Нет, не приснилось…

Помню все очень ясно, словно случилось это не позднее вчерашнего дня.

В тот же вечер я вернулась домой, мы пришли вместе с дедом.

И спустя полчаса мы все трое уселись за стол. Бабушка подала большой круглый пирог, золотистая корочка была щедро обмазана крыжовниковым вареньем и присыпана сверху корицей.

— Что скажешь? — спросил дед. — В твою честь, как я понимаю, испечен этот чудо-пирог.

— Разве? — не поверила я, взглянув на бабушку.

— Ладно, — сказала бабушка, разрезая пирог острым узким ножом. — Давайте меньше разговаривать, лучше навалитесь на пирог, вроде бы тесто вышло удачным…